Земля святого Николая - стр. 9

– Владимир уехал в Петербург продавать дедушкино имение.

Матвей гладил её шёлковые пуговички на спине:

– Я понимаю твои страдания, Ольга. Мне было бы так же больно, ежели бы я потерял наше Бакшеево. Я просто… не знаю, что сказать тебе…

Светлая головка приклонилась к его льняному рукаву.

– С тобою так хорошо, Матвей. Ты словно солнышко. Когда я рядом с тобой – и о горестях думать не хочется. Прошу тебя, поиграй для меня. Что-нибудь грустное…

Элегия свирели заструилась по лесу, завиваясь в диких стволах, зазвенела небесными отзвуками. Прижимая к губам черёмуховый срез, Матвей взглядывал то на свежее небо и макушки голых осин, то в лицо Ольге. Её маленький рот, губки полумесяцем так и манили – как малина в сахаре.

Последнюю ноту повторило эхо – и она вскочила со ствола к другу, обняла его за шею, прижалась прохладной щекой.

– Как бы мне хотелось, Матвей, быть с тобою и смотреть на тебя вечно, когда ты играешь для меня!

– Так не уходи.

Он взял её за руку, и они пошли опушкой до Превернина. Двухэтажный белый дом с колоннами утопал в змеящихся яблоневых ветках.

– Должно быть, Владимир уже вернулся, – Ольга насупила тонкие брови. – Мне надобно домой.

– Завтра я снова жду тебя, – Матвей тронул музыкальным пальцем её щёчку. – Милая Оленька, обещай мне, что не станешь грустить.

– Я буду думать о тебе – и это поможет мне всё принять.

Она поцеловала его запястье под вышитой славянскими крестами манжетой – и пошла к дому.

***

В кабинет Фёдора Николаевича постучали. Дверь боязливо отворилась, и заглянул Владимир с чёрной шкатулкой в руке. Отец вытянул раздвоённый ложбинкой подбородок:

– Что?

– Всё.

На стол хлопнулась пачка ассигнаций. Вторая, третья. Четвёртая! Фёдор Николаевич перестал морозить глазами мрачное лицо сына – и посмотрел на серые кирпичики.

– Владимир! И всё ассигнациями? Сколько же здесь?

– Сто двадцать пять тысяч.

– Это что?..

– Задаток. Вам остаётся купчую составить.

– Володя! – отец поднялся, обошёл стол и обнял сына. – За такие деньги!.. Как ты смог?..

Словно деревянного истукана обнял.

– А сколько, по-вашему, должно стоить дедушкино имение?

Фёдор Николаевич порвал бумажный ободок верхней пачки и стал перелистывать ассигнации – новыми серыми двухсотками. Владимир стоял напротив, скрестив руки на груди.

– Задаток, говоришь… И кто же дал за наше имение такую сумму?

– Некий граф. Будрейский.

– Будрейский? Не слышал… Твой знакомый?

– Нас представили друг другу в доме графини Строгановой. Этот Будрейский узнавал о покупке имения подальше от столицы. Раньше я его не видел. Или познакомиться не доводилось. Вы наказали не продешевить – а он предложил сто шестьдесят тысяч.

– Ай да сын! Впервые я тебя хвалю.

Было б за что, папенька…

Теперь надлежало как-то оповестить сестёр. Они ждали в гостиной. Ольга на диване пачкала маленькие ноздри вербной пыльцой букета.

– Наше Первино покупает граф Будрейский, – Владимир переступил порог, глядя на нос своей замшевой туфли.

Евдокия, лицом к окну, в тёмном майоликово-синем платье, накручивала на палец кисточку чёрной кружевной косынки:

– Какая разница, кто. Кто бы ни был – я заранее ненавижу его.

– Когда он приезжает? – спросила Ольга.

– Обещался… одиннадцатого мая.

– Одиннадцатого – мая! – Евдокия повернулась от окна. – В день смерти дедушки!

Она выбежала из комнаты. За нею – сестра. В спальных покоях хлопнула одна дверь, другая. И гостиная опустела – с букетом вербы на гобеленовом диване.