Земля святого Николая - стр. 23
Верен буду я очень немногим.
Может быть, долгожданный закат
Омрачится несносной печалью, —
Не гаси ни одной из лампад
И не прячься под черной вуалью.
Я храню поцелуй на щеке,
Не забудешь ты взгляд мой прощальный,
И в именье родном, вдалеке,
Ты не будешь такою печальной.
Евдокия опустилась на колени рядом со своей кушеткой, прислонилась к белой колонне и положила книгу перед собой. Закрыла лицо руками, надавила на веки бугорками ладоней – и в узорах темноты проявилось его лицо. Страшно затрепетало сердце. Почему? «Под чёрной вуалью…» Это о женщине. «Поцелуй на щеке…» «Я тебя не забуду…» Не забуду… «Глупая я глупая – не о том надо думать! – Евдокия потёрла щёки, изгоняя жар. – «Из безумных идей верен буду…» Верен… Эти стихи о силе духа и… печали. Чьей печали?..»
Печаль, одинокие дроги…
Дедушка!..
Она закусила губу до слёз – и швырнула книгу об пол. «Дедушка-а, прости-и!»
Поплакала – стало легче. Книга так и лежала на полу под ножкой канделябра. Одиноко. Одинокие – дроги…
Ухожу в мир роскошных затей,
Чтобы стать навсегда одиноким…
Навсегда – одиноким…
Боже, да чем же он виноват? Евдокия подползла к книге, подняла. Прижала к груди – и прошептала ей «прости».
Глава VI
В день Святой Ольги в гостиной дома Превернинских всё утро возились слуги.
– Палашка, не скобли диваном! – кричал дворовый Никитка. – Паркет поцарапаешь! Чё те говорю – выше подымай!
– Дык, тяжёлó ведь!..
Кухарка Степанида ругала девок-помощниц на кухне. Пахло взбитой сладкой сметаной, дрожжами, рассолом и чем-то подгорелым.
К вечеру в зале образовался длинный стол под розовой скатертью – и стулья, стулья, стулья…
– Позвольте к вам, папенька, – Евдокия стояла на пороге родительской комнаты. В белом шёлковом платье, вышитом цветами по подолу. С бантом из тёмных волос на макушке и маргаритками в кудрях над висками.
– Что тебе, Дуня? – Фёдор Николаевич душил седые виски из зелёного гранёного флакончика перед настенным зеркалом.
– Я хотела просить вас, папенька. Не говорите никому покамест о моей помолвке. И скажите о том Сергею Павловичу.
Запахло фиалковым спиртом. Фёдор Николаевич взглянул в окно:
– Вот и Дрёмин приехал… Так поди и попроси сама своего будущего мужа.
– Я… боюсь обращаться к нему…
– Боишься? Это хорошо. Покорной женой будешь. Как твоя маменька. Когда так, скажу сам.
Дрёмин приехал первым из гостей – в парадном кавалергардском вицмундире красного цвета с чёрными бархатными воротниками и обшлагами.
Дом наполнялся. Экипажи подъезжали и подъезжали к воротам. И, наконец, в зале появилась Ольга. Пепельно-белые локоны гроздьями падали ей на виски из-под золотого очелья. Она надела самое дорогое платье, привезённое Заряницкими ей из Парижа прошлой осенью: белое с персиковым отливом, со шнуровкой на лифе в виде буквы V, с валиком по подолу и атласным пояском чуть выше талии.
Любовь Алексеевна подарила имениннице колье с жемчужной каплей-подвеской. Оно подошло к Ольгиным длинным серьгам и тут же перед зеркалом у окна украсило её декольте.
Она обернулась на дверь – и протянула руки навстречу…
Матвей приехал! В чёрном фраке и белом жилете, вышитом красными петушками, а на галстучной булавке вместо бриллианта сидел рубиновый жучок. Привёз букет полевых ромашек. Тяжёлые сердцевинки пахли пресным мёдом и июльским пастбищем – но белые лепестки так забавно щекотали нос!