Зеленая - стр. 43
Занятия с Танцовщицей дарили мне радость; хотя на них я уставала, они прибавляли мне сил.
Однажды Танцовщица пришла с кожаным ранцем за плечами.
– Открой, – велела она, когда мы зашли за дерево, чтобы нас не видно было из дома.
Я открыла ранец и увидела несколько свертков темной материи.
– Влезь на дерево и спрячь повыше. Спрячь так, чтобы не было видно ни с земли, ни с галереи.
– От госпожи Тирей? – Я ничего не могла утаить от женщины-утки, даже то, что происходило у меня в кишечнике. Только мои мысли принадлежали мне безраздельно, хотя, бывало, я сомневалась и в том.
– Не прячь их ни от кого, – ответила Танцовщица. – Ни от кого и от всех.
Я влезла на дерево и спрятала свертки, потому что успела узнать дерево так же хорошо, как собственное одеяло. Наверху я немного помедлила, а потом спустилась вниз.
– Не знаю, что ты задумала, – сказала я, – только ничего не выйдет: по вечерам госпожа Тирей смотрит в окно и ждет моего возвращения.
– Да. – Зубы Танцовщицы блеснули в улыбке.
– Когда же я надену твой подарок?
– Сама поймешь.
Мы немного побегали; в углах двора Танцовщица приказывала мне падать и кувыркаться через голову.
Всю неделю по вечерам мы бегали; я носилась по двору, пока ноги не начинали подкашиваться, а грудь словно жгло огнем. По ночам я без сил валилась в кровать, гадая, когда же мне нужно будет надеть таинственные черные одежды Танцовщицы. Мне хватало ума не доставать с дерева свертки днем; я понимала, что за мой поступок меня в лучшем случае выпорют. Госпожа Тирей подсматривала и за нашими вечерними занятиями. Я боялась даже думать о спрятанных на дереве вещах.
Потом, когда разгадка вдруг пришла ко мне, я сама удивилась. Какой же я оказалась несообразительной! Как-то вечером, заваривая эвкалиптовый чай для госпожи Тирей, я вдруг поняла: я знаю, как незаметно выйти к Танцовщице. Я добавила в настой листьев страстоцвета, чтобы женщина-утка крепче спала – в тот день она как раз напоминала мне о том, какая тонкая грань существует между неприятным запахом и нежным ароматом, между лекарством и ядом. Сама я напилась родниковой воды, чтобы мочевой пузырь разбудил меня через час или два после того, как мы ляжем спать.
В тот вечер я не получила ни порки, ни выговора. Я долго лежала в постели и прислушивалась. Наконец до меня донесся храп госпожи Тирей – чем крепче она спала, тем громче храпела. Мне же не спалось – слишком много мыслей теснилось в голове. Как я и рассчитывала, потребность воспользоваться ночным горшком подняла меня с постели до того, как меня сморил сон.
Встав, я сделала, что нужно. Затем украдкой вышла на галерею и тихо прошла на цыпочках мимо двери госпожи Тирей. Каждую ночь она натягивала поперек верхней ступеньки веревку с колокольчиками, но я съехала вниз по перилам.
Выйдя во двор, я сразу направилась к гранатовому дереву и полезла наверх. Разумеется, свертки оказались там, куда я их положила. Ни у кого, кроме меня, не хватало воли и возможностей влезть на дерево – если не считать саму Танцовщицу. Я взяла материю, спустилась и зашла за дерево, подальше от Гранатового двора.
В свертках я нашла штаны, куртку и какую-то сумочку; повертев сумочку в руках, я поняла, что это капюшон. Все было из хлопка, выкрашенного в черный цвет.
Я натянула штаны, заправила в них свою рубаху, а сверху надела куртку. В капюшоне было непривычно, но все же я надела его на голову. Я ждала: вот-вот из тени выйдет Танцовщица, но она не выходила. Я постояла немного на одном месте, чувствуя себя по-дурацки, а потом решила побегать по двору. Я старалась бежать как можно тише, чтобы никто ничего не услышал. На каждом углу я делала кувырок. Я бегала и бегала, пока на небе не высыпали звезды, потому что луна состарилась, и ее не было видно. У меня заболели ноги и спина.