Заяц над бездной (сборник) - стр. 13
Стучит молоток Моши Бордея – дед с дядей Феликсом ставят столы. Шум. Гвалт. Это родственники Гены, Раи и еще бог знает кого. Уже нажрались, хотя свадьба только послезавтра. Смех. И куча других предсвадебных звуков. Вот этот, например, – поставили на стол стаканы. Решительно поставили. Это не женщина. Это мужик, кто-то из энтузиастов. Скорее всего Вахт. Куча чисто вымытых стаканов, в тазу. Посуду в нашем дворе перед праздниками носят в тазу. Эмалированном, белом. И Вахт сейчас сидит, наверное, и смотрит на эту кучу сияющих граненых стаканов как на святые мощи.
А потом сама свадьба. Музыка трое суток.
– Горько! – дружный ор присутствующих.
Смех. Стук стаканов.
– Вован! Выходи! – орет наглый голос Славика. – Во-ва-ан!
Я ненавижу, конечно, каждого присутствующего на этом сборище. Я думал, что и саму Раю возненавижу или разлюблю. Да, я думал так и жег в темноте спички. Но нет. Этого не случилось. Я не разлюбил Раю – напротив, я понял, что в моей жизни наступило настоящее мужское горе. Горе неразделенной любви. И поскольку это взрослое чувство стало теперь для меня доступно, я решил испытать и другие чувства, присущие настоящему мужчине в этой местности. Так я обратил внимание на винный погреб деда.
Это удивительно, но я впервые обратил внимание на погреб – не как на часть двора, а как на путь, довольно поздно. В семнадцать лет. До этого, конечно, я мог накатить стаканчик за столом, но всегда получалось, что за семейным столом, а там – стаканчик, больше не выпьешь – Мош Бордей не даст. А Славик и его приятели в свою компанию меня брать не спешили – я ведь был внук Моши Бордея.
– Мош Бордей узнает, – цинично рассуждал Славик, – скажет, я спаиваю его внука, и больше в долг давать не будет. Мне таких раскладов не надо.
Это случилось в тот день – Праздник урожая. Был вечер. Во дворе играл Аккордеон. Я смотрел на Раю и решил напиться. Она тоже смотрела на меня. Гена не замечал этого, и никто, кажется, не замечал. Да и кто мог заметить – всем уже было хорошо. Рая потягивала вино из большой Гениной глиняной кружки, и каждый раз, когда, держа двумя руками кружку, она делала глоток, она смотрела на меня. Ее глаза. Они смеялись. Когда она отнимала кружку от губ, лицо ее было серьезным. Но я же видел, я все видел.
И я отвел в сторону Славика. У нас с ним состоялся мужской разговор.
В то время он был местом тайных сделок и мелких делишек пацанов, а также настоящих мужских разговоров – длинный, метров десять и узкий – двое взрослых мужчин не разойдутся, – проход в самой глубине двора, разделяющий сараи, принадлежавшие соседям. Слева и справа – двери сараев, деревянные, размашисто выкрашенные в разные цвета.
– Ну ты дура-ак! – вместо вступления сказал Славик, когда мы остались одни.
– Че это я дурак? – возразил я с лицемерным удивлением.
– Че ты пялишься на нее, как конченый? Че ты надеешься там словить? – спросил Славик.
– Ничего я не надеюсь! – ответил я очень фальшиво.
– Че – ниче?! – заводится Славик. – Сидишь и смотришь на нее, как Пушкин. На свою, эту, как ее. Я на тебя смотрю, думаю, че он так смотрит на нее, че он, не видит – там нечего ловить, а он как будто не видит, и смотрит, и смотрит! Ну дура-ак!
– Да ну ладно! – говорю я. – Все я вижу.
– Че ты видишь?! – спрашивает Славик и вдруг неожиданно, как всякий психопат, смягчается. – Видишь, что муж у нее? Понимаешь, муж. Есть такое слово, старичок. Му-у-ж. Это такой человек, который набьет тебе все табло. Если увидит. А он видит.