Завтрак палача - стр. 25

Вот они и собираются здесь. Каждый по своим причинам. Но это уже история не Ивана, а других людей.

Спустя недельки две после нескольких наших с ним разговоров (то есть он ныл, а я слушал и молчал, как проститутка Мадлен), он повесился на шнуре от гардин.

Хоронить Ивана увезли на континент (тут так называют всю остальную планету) ранним утром, после довольно торопливого вскрытия. Просто погрузили на вертолет в запаянном цинковом гробу и отправили на родину. Думаю, в тот городок, где от безысходности когда-то лютовал папаша, где похоронены его обворожительная сестра Надя, мамаша, да и папаша.

Они опять собрались все вместе. От судьбы не уйдешь!

Я мог бы рассказать о втором русском, то есть о Товарище Шее, но не стану, потому что считаю это бестактным: он ведь прослезился, когда узнал о смерти соотечественника. У него для этого были свои причины. Если получится, позже вернемся к этому человеку.

А пока меня позвала к себе волшебная красотка Мария Бестия. Я уже говорил, что этой испанке пятьдесят лет. Но такой цыпочке может позавидовать даже сочная двадцатилетняя девчонка. Одаренная дама! Во всех отношениях.

Мне и раньше приходилось встречать таких, как она. У нас ведь тоже женщины хороши и соблазнительны до тех пор, пока сами того желают. Как только им надоедает, они немедленно начинают стареть, покрываться морщинами, седеют, теряют зубы. Зады становятся тяжелыми, груди – отвислыми, тянутся сосками к земле. И вообще такие женщины сами уже смотрят в землю. Они точно знают, когда пора. Нечего им это говорить, себе дороже.

Вот моя мама этого правила не знала, потому что она была русской, из Сибири. У них там свои привычки. Им скажут: «Ты уже старая и никому ненужная», и они тут же становятся древними старухами. А нашей женщине такого не скажешь, не посмеешь. Я же говорю, себе дороже.

Моя мама уехала в Сан-Паулу из Сибири со страшным скандалом и со мной, новорожденным. А папу к тому времени уже давно выставили из СССР как мужчину с неуправляемым бразильским либидо. Ведь его нанимали инженером, а не любовником и тем более не мужем. Зачем он им кровь портил? К чему в снежной Сибири бразильские мулаты?

Но об этом немного позже. Если к слову, конечно, придется.

Я подошел к столику в основном ресторане, за которым сидела в одиночестве сеньора Бестия, потому что увидел, как она поманила меня пальчиком. Я почтительно пригнулся, подставив свое темное мулатское ухо к ее роскошному алому ротику.

– Послушай, Comer es dado, – прошептала она. – Я тут наболтала тебе что-то… Так ты забудь.

– Я ничего уже не помню, сеньора Бестия, – чуть слышно, совершенно искренне ответил я. – У меня плохо и с памятью, и даже со слухом.

– Надеюсь, это не мешает тебе служить здесь?

– Ни в коем случае. Здесь это у всех. В этом смысле обслуживающий персонал – инвалидная команда. Ни слуха, ни зрения, ни памяти. Даже обоняние притуплено.

– Несчастные! – Она совершенно серьезно и даже сочувственно посмотрела на меня, словно мне нельзя было не поверить.

Сеньора Бестия вообще была дамой серьезной и решительной. И, как обнаружилось, доверчивой.

Никогда бы не вспомнил ее пикантную историю, будь она еще жива.

Родилась она очень далеко от Испании. В Китае. Правда, оба родителя были испанцами. Отец – видный дипломат, заметный общественный деятель, неплохой писатель и драматург и вообще большой душка. Мать – наследница княжеского титула, из давным-давно разорившегося аристократического семейства, работала на скромной технической должности в испанском посольстве в Пекине.