Завещание великого шамана. Книга 1 - стр. 22
На другой день мы проснулись в ритуальном деревянном домике, построенном по такому случаю только для нас. Вместе с первыми солнечными лучами в двери вошли двое «лиловых», то ли наших слуг, то ли конвоиров, вообщем, так я назвал тех, что сопровождали нас на похоронах и встретили после спасения на Священной Горе. В руках они держали простые деревянные палки, на верхушках которых находилось несколько сучков. Без слов они подошли к Николаю и протянули оба посоха. Тот указал на один из них.
Так же, в полном молчании вручили и мне вторую «корягу» (так я про себя называл этот самодельный посох шамана). Затем один из них взял рюкзак и высыпал у моих ног золотые самородки, вынесенные нами из пещеры.
– Выбирай, какой ты хочешь?
– Николай, что они от меня хотят и почему не разговаривают?
– Они никогда не разговаривают, но все понимают, думаю, они мысли читают! Ты должен выбрать тот камень, что нравится тебе….
«Мысли читают.… А я тут их обзывал…», – немного смутился я.
– Вот этот! – ткнул я в золотой самородок, напоминающий голубя с распростертыми крыльями. Мой слуга подобрал его, приладил в переплетении ветвей на посохе и несколькими легкими поглаживаниями изогнул их, так что мой золотой «голубь» оказался крепко зажат между сучками.
«Лиловый», положил посох себе на обе руки и, с легким наклоном головы, почтительно протянул его мне. Рукоять посоха оказалась теплой и гладкой на ощупь, хотя вес у этой «тросточки» был порядочный. Только любоваться своим новым посохом мне пришлось недолго. Новая пара слуг протягивала нам бырик-улы, эти ритуальные головные уборы шамана. Я даже опешил от неожиданности! Их было две, как братья – близнецы похожие друг на друга. Чуть позднее я нашел отличия: на моей «Шапке Мономаха», вместо изумрудов, горели синим, холодным пламенем четыре аквамарина.
До сих пор не понимаю, почему я взял в руки этот странный головной убор и безропотно надел его на голову? Ощущения тяжести не было, а было странное чувство, словно тысячи маленьких ежат, улеглись на мою голову, щекоча и покалывая её своими мягкими иголочками.
Слуги были сама проворность! Снимали со стены висевшие там роскошно – цветные халаты, услужливо подставляли мягкие сапоги – ичиги. Последний аккорд нашего одеяния – замысловатый жилет из тысячи лент, ремешков, на концах которых были цветные бусы, подозреваю: из настоящих самоцветов. Камчу с узорной рукояткой – за отворот сапога, и перед нами почтительно распахивается дверь кажан айыла – дома, приютившего нас на ночлег.
Под ликующие вопли толпы вдоль живого коридора из людей, одетых по такому случаю в нарядные одежды, мы шли к поляне, огороженной простой веревкой, подвешенной на кольях. Люди старались прикоснуться к нашим развевающимся одеждам, говорили ободряющие слова и благодарили великое небо за то, что ниспослало на Землю сразу двух своих сыновей.
Когда мы вышли на поляну, кто-то услужливо расстелил две кошмы, на одну из них сел Николай, подвернув под себя ноги, как это делают кочевники, на другую – я, скопировав его позу. Это вызвало возглас одобрения. Девушки, в национальных одеждах, быстро натаскали большую охапку хвороста, обложили приготовленными сухими сучками. Вперед вышел один из старейшин. Громким, гортанным речитативом он прочитал что-то вроде молитвы или заклинания. Николай говорил мне потом, что это была хвала небу за его милости к людям. Потом из толпы вышли два старца, каждый нес довольно большой бубен и деревянную колотушку, конец которой был обмотан кожей.