Заступница - стр. 11

В следующее мгновение происходит что-то страшное – я внезапно оказываюсь на животе, даже дёрнуться не могу, хотя пытаюсь, но он прижимает меня коленом, а это больно, а потом я чувствую, как грубая рука сдергивает с меня трусы, а потом что-то свистит и становится больно… сзади. Он что? Он меня бьёт? Вот так?! Но свист и сильная, пронзительная боль моментально вышибают все мысли из головы. Валера прижимает меня к кровати так, что трудно дышать, а я ору, изо всех сил кричу, зову на помощь, но тщетно. Я почти теряю сознание от боли, а она становится всё сильнее, меня будто перепиливают пополам! Кажется, он меня ножом пластает – так мне больно. Я срываю горло в крике, хрип, и не знаю уже, как спастись от этой дикой, разрывающей меня боли.

Свист прекращается, но когда я пытаюсь сообразить, как-то собрать себя, своё понимание, происходит нечто более страшное: Валера рывком переворачивает меня, резко бьёт в живот, отчего я задыхаюсь, судорожно пытаясь вздохнуть, а потом он камнем, просто куском скалы падает на меня, делая то, чего я так боялась.

Почти ползком я домываю комнату, а надо мной стоит этот гад с теми самыми, найденными мной проводами в руке. Вот он чем меня избил, кажется, до крови даже. Я вся дрожу и плачу постоянно, а он комментирует матом… Стоит только замешкаться на мгновение и то спину, то ногу обжигает сильной болью. Я чувствую, что ещё немного и просто упаду, не в силах пошевелиться, и пусть убивает, фашист проклятый. Не знаю, откуда пришло именно это название… Мне больно, очень больно, а он мне даже одеться не дал…

Я дрожу от всего произошедшего, чувствуя, что Леры больше нет. Лера спряталась где-то внутри, потому что её убил этот гад, сначала сделав то, что никто никогда не делал, а потом грубо, по-звериному взяв меня. Меня нет больше, осталась только дрожащая оболочка. И эта оболочка задыхается от боли, которой становится всё больше. Я не в состоянии ничего делать и в момент, когда ослабевают руки, просто падаю на пол, понимая, что сейчас будет. В ушах звенит всё сильнее, голова кружится уже очень сильно, волной накатывает тьма, которой я не сопротивляюсь. Сейчас этот фашист меня будет бить, я знаю, но меня обнимает блаженная тьма, и я исчезаю. Может быть, я, наконец, умерла?

Если бы у меня была возможность исправить сделанное, я бы никогда и ни за что не уехала бы от родителей. Но такой возможности нет, поэтому мне остаётся только уповать на смерть. Я понимаю, что ничего так просто не будет, но надеяться-то хотя бы можно? Я уже очень-очень надеюсь, когда какой-то смрад проникает в ноздри, возвращая звуки и сильную, непереносимую боль.

– Её что, впервые? – интересуется Вячеслав Игоревич, это его голос.

– Похоже, – а это Вера. – И силой взял, судя по всему. Она ж домашняя…

– Поэтому ты её и невзлюбила, – хмыкает военный, которого я не вижу, потому что боюсь открыть глаза. Я, судя по всему, лежу на животе, на кровати – она мягче пола. – Замечание тебе, Вера. Ты не в детдоме, а если она с ума сойдёт, что будет?

– Выкинете вместе со мной, – как-то заученно отвечает ему девушка. Но голос у неё упавший, видимо, это «замечание» что-то да и значит.

Я решаюсь открыть глаза, вижу рядом людей и сжимаюсь изо всех сил. Сзади печёт, но боль уже не такая сильная, можно терпеть и не орать. Мне страшно, мне очень страшно, но боится только Леркина оболочка, ведь Лерки нет уже. Кажется, прошло много месяцев, но, судя по всему, нет. Валера, фашист этот, испугался, когда я упала, и позвал на помощь. Теперь его увели объяснять его неправоту, как мне говорит этот военный.