Застава на Якорном Поле - стр. 14
– А почему не видно города?
– Холмы же, – быстро сказал Рэм. – И деревья. Если забраться на башню, все видно. И город…
– А станция… Откуда она взялась?
– Ну, откуда берутся станции… – чуть улыбнулась Лис.
– Но ее же никогда не было! Она где? На Кольце? Или это радиус? Может, тупик какой-то?
Филипп, который был занят шаром, вдруг поднял голову и сказал солидно:
– Скорее уж не тупик, а тамбур…
Рэм посмотрел на него.
– Наверно, она на Кольце, Юлеш… Ты ведь ехал по Кольцу? Ну вот…
Обращение «Юлеш» царапнуло Ежики, но это была мелочь.
– Почему же я раньше здесь не проезжал? Я знаю все Кольцо.
– А раньше станции и не было, – как-то нарочито легко отозвалась Лис. – То есть была, но… не станция. А теперь приспособили. Поезда-то пошли три дня назад… Да, Рэм?
– Да, – нахмуренно согласился он. – Первый поезд пустили позавчера. А до того никто и не пытался.
– Да, но как же… – И Ежики замолчал. Все вопросы стали неважными. Кроме одного. Того, что беспокойно и неосознанно зрел в нем и теперь взорвался – короткими слезами и вскриком. И нестерпимой, как боль, надеждой!
Он бросился с поляны – к будке, где вход на станцию! Кажется, ребята что-то кричали вслед. Он мчался, рвались под ногами стебли, сквозь подкладку кармана больно царапал кожу якорек. Липли к мокрым щекам седые семена… Вход, лестница… Вниз, вниз! На стремительном повороте он чиркнул плечом о камень, вырвал клок из короткого рукава майки… Вот и подвал, желтое окно с черным кораблем! Не до него сейчас! У перрона блестит стеклами хвостовой вагон.
Пусто в вагоне…
Ежики боком повалился на замшевый диван. Дернул из-за пояса подол майки, отер лицо… Отдышаться бы…
– Осторожно, двери закрываются…
«Мама!»
– …Следующая станция – Площадь Карнавалов.
Значит, все-таки Кольцо!
За площадью Карнавалов – станция Большой Маяк. На ней главный диспетчерский пункт Кольца. Там, конечно, знают всё! Должны знать…
3. Паутина. Кантор
– …А теперь давайте про все еще раз, по порядку. Хорошо? – Заботливый голос, внимательные глаза под седыми бровями, спокойное морщинистое лицо…
Сперва-то на мальчишку прикрикнули: ворвался, мешает работать, что за дети пошли! Потом примолкли, позвали вот этого. Судя по широким шевронам Дорожной сети – главного диспетчера. Он сразу попросил выйти из дежурной комнаты всех, кроме мальчика. Усадил его. Обратился на «вы», хотя нескладно притулившийся на краешке кресла посетитель – в перемазанной, порванной майке, с грязными полосками на лице, с каким-то мусором в волосах – явно не тянул на роль серьезного собеседника.
– …Все, как говорится, разложим по полочкам… Вы – лицеист шестого класса Матвей Радомир…
– Да… («Господи, какая разница! При чем тут это?»)
– Вы говорите, что ваша мама погибла год назад, когда возвращалась на аэротакси-автомате из Бельта. Взорвался двигатель-антиграв…
Да, так ему сказали. Эти двое, которые пришли тогда… Летчик и тетка из опекунской конторы. Когда взрывается антиграв, остается облачко атомной пыли. И никакого следа от человека. Разве что эмалевый медальон на серой стене в Парке памяти. Зачем он, медальон… Взрыв этот – редчайший случай. И вот же, ударила злая судьба. И не кого-нибудь, а маму. И его, Ежики…
Он закричал тогда этим двоим, что они врут и пусть убираются. Летчик стоял молча, закусив белые губы, а опекунская чиновница деловито совала Ежики под нос какую-то пахучую дрянь и говорила, что он должен куда-то пойти. Вместе с ней, с этой теткой… Он оттолкнул ее плечом, заперся в своей комнате, залился слезами. Случившемуся он поверил сразу, хотя и кричал, что это неправда… Не раз он видел в жутких снах, что с мамой случилось непоправимое. И просыпался с мокрым лицом, перепуганный и благодарный за вернувшееся счастье. А теперь не проснешься, не стряхнешь эту страшную черноту… А может, опять сон?! Нет… Нет, хоть голову расколи о глухую дверь.