Записки психиатра. Безумие королей и других правителей - стр. 4

Как видите, с сумасшедшими в Спарте – особенно с буйными сумасшедшими – особо не церемонились. Царя вон и то в колодки посадили: растратил, мол, душевное здоровье в политической борьбе – сиди и на людей не бросайся.

31 августа 12 года в городке Анциуме, что к югу от Вечного города – чуть более трех дней пути для легиона с полной выкладкой и чуть далее, чем тот же легион может покрыть за день одним марш-броском, только с оружием, – в императорском дворце было суетно и радостно. У Випсании Агриппины Старшей, жены Германика Юлия Цезаря Клавдиана, родился третий сын (вообще-то четвертый, но один мальчик умер совсем маленьким). Назвали мелкого Гаем – отец, консул (аккурат на год рождения его консульство пришлось), курощатель далматийцев и нагибатель германских племен, был человеком упертым и последовательным, и если он решил, что у него будет сын по имени Гай, – так тому и быть. И неважно, что один Гай уже был и помер, делаем попытку номер два. Должны же боги как-то реабилитироваться после прошлого косяка. В конце концов, не простые люди стараются, а потенциальные наследники Октавиана Августа (да-да, тоже Гая Юлия Цезаря), первого римского императора.

Когда год, отведенный Германику на консульство в Риме, закончился, он, прихватив семью, отправился на север, на берега Рейна: надо было сменить дядю и приемного отца, Тиберия (в 4 году произошла интересная комбинация с усыновлениями: первый римский император, Октавиан Август, коему не везло с сыновьями, усыновил Тиберия Юлия Цезаря Августа, чтобы иметь запасной вариант наследника, а сам Тиберий усыновил Германика – и тоже с правом наследования), на посту наместника Галлии и Германии. Оттого, кстати, и стал в 4 году Германик не Тиберием Клавдием Нероном Германиком, а принял новое имя – Германик Юлий Цезарь Клавдиан. Но вернемся к делам и заботам наместника Германии и Галлии. По военным лагерям ему помотаться пришлось вдосталь. А чтобы сын не скучал, отец стал брать его с собой. Мальчонка был любимцем, поэтому ему выправили форму настоящего легионера, только в соответствующем масштабе. И самые настоящие калиги – только маленькие, аккурат по детской ножке. Вот и прозвали пацаненка Калигулой (а уж как перевести – Башмачок, Сандалик или Сапожок, – решайте сами, эта обувка довольно своеобразна). Так и прилипло к нему это прозвище. Не всякому сверстнику Калигулы довелось хватануть впечатлений столько, сколько их пришлось на сына Германика. В 14 году он с мамой был свидетелем мятежа в легионах: кто-то решил воспользоваться моментом смерти Октавиана Августа в своих целях, и Гай с Агриппиной то ли успели побывать в заложниках, то ли улизнули из лагеря, но эмоций было море – как и у отца, который этот мятеж потом давил. В 17 году они вернулись в Рим, где отцу устроили триумф за его подвиги в Германии. Правда, Тиберий (на тот момент уже император) тут же отправил Германика на Восток – и проблем там у империи накопилось много, и сам Германик стал опасно популярен в легионах и среди жителей Вечного города.

Афины, Эвбея, Лесбос, Перинф, Византий, Илион, Колофон – насыщенная программа выдалась у римского консула 18 года. А ведь это было лишь начало турне, и семья (в сопровождении нужного для безопасности и воплощения политики Рима количества легионеров, естественно) двинулась дальше на восток. Неслыханное дело, кстати, – чтобы жена не сидела в Риме, как положено почтенной матроне, а блындала по командировкам рядом с мужем, да еще и детей с собой тащила. Побывали на Родосе – там надо было кое-что перетереть с легатом Сирии Гнеем Кальпурнием Пизоном. Потом был марш до Армении (там местные барагозили, свергли царя Вано… простите, Вонона, и Германик короновал для них нового – Зенона-Артаксия). Потом героический батя Калигулы сделал Каппадокию и Коммагену римскими провинциями. Потом вставлял пистон Пизону – Гней, где легионы? Они должны уже быть в Армении! Потом, в 19 году, выдалось увлекательное, хотя и не санкционированное сверху путешествие по Египту – и тоже надо было наводить порядок и кое-кого приводить в чувство. А то вон имперские амбары от зерна ломятся, а вокруг голод и дикие цены на хлеб. Самовольно вскрыл и распорядился пустить в продажу. Цены, соответственно, снизились. Население, соответственно, успокоилось. А вот Тиберий самоуправство запомнил и зуб на Германика, и без того острый, пуще заточил.