Записки об осаде Севастополя - стр. 46
В это время ядро гудело над самою его палаткой и шлепалось сзади, саженях в двух. Купец не смущался нисколько, как будто не его дело.
– А вот это по кораблям! – говорил он, заметив третье облако, и в самом деле ядро падало в бухту.
Вскоре, однако, услышали мы, что на базаре убило двух человек, потом одного на пристани и в то же время четырех ранило.
Мне должно было каждый день ходить мимо пристани, относя бумаги к дежурному генералу; я зашел и спросил, в каком месте ударило ядро: мне показали в досках небольшую пробоину, покрытую кровью. В балагане, подле бухты, лежал убитый матрос под своей шинелью. Страшно было взглянуть: почти ничего человеческого не осталось в трупе: сложены были какие-то почерневшие куски. Мне рассказали, что при этом одному офицеру Московского полка, приехавшему с Южной стороны за приемкой туров, оторвало ногу, и еще сильно ранило трех женщин. Тут же на берегу я увидел несколько ядер, прилетевших с «Марии». Они омывались волнами, обрастая водяным мхом.
Базару велено было сниматься и переходить за гору, немного правее Северного укрепления. Но купцы поднимались неохотно. Между ними возникали споры: отчего я прежде перейду, а не ты? О ядрах никто и не думал. Один из соперников Александра Ивановича решительно говорил, что он не пойдет до тех пор, пока не снимется
Александр Иванович. Все перебрались, а они двое еще воевали. Соперник, между прочим, носил в кармане табак, который тихонько показывал офицерам, в улику Александра Ивановича, и говорил почти шепотом, косясь на одесскую палатку:
– Помилуйте, господа! Вот до чего дошел: какой табак за полтора рубли продает, а сам его тут же, у татар, за семь гривен покупает! Вот взгляните!..
К сопернику явились наконец жандармы, но он послал жену к дежурному генералу просить заступничества… Жандармы примирили их, пригрозив поломать палатки у обоих.
И вот, казалось, все перешли на новый базар. Но нет! Осталась под ядрами одна таинственная палатка, не спорившая ни с кем и неизвестно как не замеченная жандармами. Палатка, по-видимому, была пустая, закрытая со всех сторон наглухо, но существовал сокровенный вход: туда впускали, осмотревши с ног до головы; угол парусины приподнимался и тотчас опускался опять, даже приколачивался изнутри гвоздями. Но и тут, захлопнувши вас, как птицу, показывали вам сначала немногое: какие-то ящики с сухарями, макаронами и вермишелью; потом, уже познакомившись с вами как следует, говорили:
– Мы совсем не торгуем… это только так… пожалуй, можно сделать наскоро котлеты; найдется ломоть сыру и рюмка водки; но… мы сейчас переезжаем!
Однако пока они сейчас переезжали, мне случилось раза четыре, в разные дни недели, исправно завтракать в этой таинственной палатке. Наконец жандармы заметили и ее – и пригвожденный угол отгвоздился. Никого не стало на старом базаре, опустели землянки и балаганы и долго стояли, почти до конца осады, как привидения, пока не явились в них другие, странные обитатели…
А на новом месте ежедневно вырастали балаганы и клетушки, как грибы. Образовалось три-четыре улицы, из которых одна, средняя, была постоянно полна народом, так что едва можно было пройти, не только уж проехать. Разумеется, двигались больше всего солдаты и матросы. По обеим сторонам у лавок сидели на земле рядком бабы, торгуя всяким овощем, хлебом, яйцами. Впоследствии тут сложились кучи арбузов, яблок, груш. Бабы обыкновенно и ночевали подле своего товара, тут же на земле. Лавки этой бабьей улицы были по преимуществу бакалейные и табачные. Между ними помещались самые незатейливые трактиры с десятками чайников на столах. Лавки почище, с красным товаром и с бакалеей, были ниже, на последней улице. Тут торговали перешедшие из города караимы – Айваз, Кефели, Рофе, Казаз, Шапшал и русские купцы – Санютин, Старчиков, Кашин, Крыжановский, Дученко и многие другие