Записки об осаде Севастополя - стр. 42
В ближайшем бараке находилась типография, весьма изрядная, и за нею писарская кухня. Потом шли госпитали, такие же белые одноэтажные бараки, как и штаб. У самого берега, на обрыве, лепилось несколько землянок, где жили до нас бедные матросские и мещанские семьи, но война выгнала их из их бедных жилищ, и там поместились офицеры штаба.
Заглянем в одну землянку. В ней две комнаты, но что это за комнаты! В первой, похожей на сени, свалены седла, пожитки денщика, его постель, и сам он помещается тут же, подле двери, которую никак не притворишь плотно. Это какая-то щепка, а не дверь. Ее покосило, и в щели дует вечный ветер. В другой каморке, немного побольше, ухитрились устроиться два офицера. В одном углу железная кровать, в другом – кровать на каких-то колышках, одетая войлоком. Полкомнаты занимает печь. К ней прислонены два чемодана, вечно раскрытые и остерегаемые гением русской беспечности, который стоит на часах у всех тюков и бумаг Главного штаба и провожает русские обозы в пустынях. У крошечного окна, залепленного наполовину бумагой, виден столик; на нем тарелки и круг честерского сыра. У самой двери – ряд больших сапог, похожих на охотничьи. На печурке несколько книг: показывается голубоватая обертка «Современника», что-то из романов Жорж Саид в золотом английском переплете. Все это можно оставить под сохранение благодетельного гения; убрана только водка; недурная водка, купленная по соседству, в Панеотовой балке. Водку не берется стеречь гений. Ее везде кто-то отыскивает и выпивает.
Все заставлено и загромождено. Хозяева, прибежав на минуту из Дежурства, шагают через чемоданы, прямо на кровати, и достают из таинственного убежища водку. Скрипнула щепка-дверь: гость из Дуванки>61, какой-то лекарь. Он привязал у двери своего коня, которому сильно подвело живот, потому что он трое суток ничего не ел. Сено три рубля серебром за пуд, да и того нигде не сыщешь. Все уселись на кроватях. Пошел разговор – и незаметно летят часы. Ждет не дождется в штабе дежурный штаб-офицер своих помощников…
Землянка стоит на самом обрыве крутого берега. Направо и налево – такие же землянки, совсем вросшие в гору, одна ниже другой, одна другую закрывает; между ними род улицы, но едва пройдешь: поперек растянуты веревки, и на них сушится белье – рубашки, порты и даже штаны и матросская куртка. Еще не все матросские семейства выбрались оттуда. Из-за одной крыши торчат казацкие пики. Тут же, в провалившейся землянке, улажены ясли, и к ним пущены маленькие казацкие лошадки; и опять торчат пики. Внизу бухта, почти пустая. Стоит только один транспорт «Березань», и к нему по временам подходят ялики и боты. Иногда и вдали, под тем берегом, пронесется парус… За бухтой видны пологие горы и на них желтые полоски траншей и валы бастионов.
Я любил в свободные часы сидеть на берегу, на каменном уступе, как бы нарочно устроенном для сидения. Любопытно было следить за взрывами бомб над бухтой. Вдруг являлось в воздухе круглое белое облачко; через минуту приносился звук взрыва, подобный выстрелу; редко слышалось гуденье осколков; облачко расходилось, редело, подымалось выше, неслось по направлению ветра, и наконец от него оставались одни тонкие белые струи, которые в высоте совершенно сливались с настоящими облаками.