Записки нечаянного богача – 4 - стр. 12

Скептик и фаталист переглянулись, явно озадаченные расовыми предрассудками ведьмы над котлом в дупле. Но, к их чести, ни слова не проронили.

– Моя правнучка училась за Океаном. Она одна из тех, кто считает своей Родиной весь мир, забывая о том, что мир для каждого человека начинается с первым вздохом в том самом месте, что отведено ему Судьбой и Богами. Она приняла Белого Бога, который велит носить на груди Крест вместо Солнца или Молнии. Но это, как вы теперь говорите, личный выбор каждого, – старуха горько усмехнулась, а половник в руке дрогнул. – Она приехала сюда просить благословения на свадьбу, Волк. А я не дала. Я вижу далеко вперёд. Я – последняя из народа шамбала, кто это умеет. И пусть рыжие муравьи выгрызут язык того лжеца, который скажет, что это дар и счастье. Это проклятие, Волк. Клянусь, я всё бы отдала за то, чтобы видеть прошлое, как ты, или настоящее, как одна из твоих знакомых.

Я вздрогнул одновременно дважды – никогда бы не подумал, что это возможно. Первый раз – когда слова чёрной ведьмы прозвучали голосом Алисы Бруновны Фрейндлих в песне «Моей душе покоя нет». Слова которой, как мало кто знает, написал Роберт Бёрнс, а перевёл русский советский поэт Самуил Яковлевич Маршак. А второй раз – когда она напомнила мне про бабу Дагу, и «одна из твоих знакомых» звучало как «старшая в роду жены твоего брата».

– Она зовёт себя Мэри, хотя мать назвала её Мотэ Мдого, Маленький Огонь. Она хочет быть сильной в чужом, далёком мире, забыв о том, что даёт силу человеку. Семья, родня и друзья, дом и земля под ногами. Она любит лазать по скалам, как коза. Как вы говорите – альпинизм? – в голосе Мсанжилэ звенела скорбь и сарказм, что пытался, но не мог скрыть её.

– Она умрёт через час, Волк. Камни стряхнут её на землю. Горы не станут слушать ту, кто бросил родной дом. Саванна не примет её на грудь из мягкой травы и песка. Она расшибётся у подножия Качвано Пэндо, едва Солнце поднимется на ладонь, чтобы взглянуть на её последний полёт. Смешно, Волк. На ваш язык имя этой горы переводится как «Борьба за любовь». У каждого племени есть предание о молодой дуре, что погибает из-за того, что выбрала не того мужчину, вбив себе в голову, что он последний или единственный. И все почему-то считают, что именно это – гимн любви. Не пятеро детей, не счастье ожидать шестого, не любимый муж, что вернулся с охоты живым, нет! Именно острая необходимость умереть, пытаясь доказать неизвестно кому непонятно что.

– Спятил мир, – согласно, по-стариковски протянул внутренний фаталист, воспользовавшись тем, что я из дискуссии выпал, пытаясь осознать как-то неожиданный взгляд на трагические судьбы джульетт, офелий и прочих ассолей.

– Я не могу помочь ей, белый Волк. Ты – можешь попробовать. Вы собирались завтра приехать ко мне. Если Мотэ Мдого умрёт на рассвете – я не смогу принять вас, – и фигура повернулась ко мне лицом.

Старая, очень старая негритянка, с лицом, покрытым морщинами. С иссохшими грудями. Со светящимися бусами, монетами и фигурками в ожерелье и на браслетах, обнимавших тонкие запястья. В накидке из чьей-то светло-коричневой шкуры, на которой светлели семь полос. Таких же, как светлые шрамы на обеих щеках хозяйки.

– Спасибо тебе, мать Куду**, за беседу. Отпусти меня. У меня мало времени, – мы с внутренним реалистом опустились на одно колено и склонили голову. Тоже одну. Мою. Одну на всех.