Записки гайдзина - стр. 32
Чуть ниже трасса раздваивалась. Установить, в который рукав утек авангард отряда, не представлялось возможным. Она остановилась и задумалась.
– Что, не знаешь, куда двигать?
– Да, забыла…
– Направо к подъемнику, налево к гостинице. Тебе куда?
– Наверное, к гостинице…
– Тогда налево. Поехали.
Она чуть поколебалась, оглянулась назад – упавший все не появлялся. Резкий порыв ветра заставил ее поежиться. Она оттолкнулась палками и двинулась вниз, выписывая слитыми воедино ногами безупречную синусоиду.
Ну хорошо, – подумал я, глядя на нее сверху. – Допустим, охрана ее потеряла. Что мне предпринять теперь? И надо ли вообще что-то предпринимать? С одной стороны, раз уж начал куражиться, так продолжай. С другой стороны, мафия. С мафией не шутят. А с третьей стороны, адреналин – это хорошо. Ладно.
Я раскантовался, расставил лыжи пошире и принял спусковую стойку. Сосенки и сакурки замелькали все быстрее и быстрее. Лыжам стало щекотно от бугорков и кочек. Живот сам собой поджался и завибрировал. Десятый миллиграмм медленно, но верно выдавливался в кровь.
Я нагнал ее уже в самом низу – мы практически синхронно затормозили под окнами гостиницы. Утоптанная площадка перед отелем была заполнена толпой праздношатающихся лыжников в расхристанных ботинках. Охраны не наблюдалось.
– Ну что, – спросил я, – будешь ждать своих друзей?
– Да, – ответила она. – Подожду.
– Так, может, зайдем в буфет, кофе выпьем? Чего на ветру торчать?
Подножие склона продувалось не хуже вершины. Она снова поежилась, секунду подумала и отстегнула лыжи.
– Ты что, здесь и остановилась, в этом отеле?
– Да.
– Ничего, что я на «ты»?
– Ничего.
Какая неразговорчивая, – думал я, заходя с ней в здание. – Не иначе, как от холода. Надо кофеем отпоить. Разговорится.
Мы уселись за стойку буфета. Она стащила с носа маску, но осталась в огромных горнолыжных очках. Глаз не увидать за стеклами.
– Так и будешь в очках сидеть? – спросил я ее.
– Так и буду.
– Понятное дело. Безопасность. Конспирация. Ты в самом деле такая крупная птица?
– Получается.
– Да ладно тебе. Это у тебя, наверное, папа крупный.
– Папа само собой. Но я тоже чуть-чуть.
– Тоже чуть-чуть… Я смотрю, вы там, в Токио, какие-то больно важные. А на самом деле мы тут ничем не хуже.
– Я верю.
– Ты к нам надолго?
– Завтра уезжаю.
– Жалко. Я бы тебе кое-что показал. Хотя можно и сегодня. Ты рок-н-ролл любишь?
– Я люблю классическую музыку.
– Ну, это я тоже люблю. Оперу люблю петь.
– Петь?
– Ну да. Особенно когда на лыжах катаюсь. Скажем, еду вверх на открытом подъемнике и исполняю куплеты Мефистофеля. Или что-нибудь из «Хованщины». Внизу лыжники пугаются, задирают головы и падают в сугроб.
Она строго посмотрела на меня сквозь очки.
– Хотя это занятие я уже прекратил.
– Почему же?
– Ехал как-то на подъемнике, а мужик внизу спиливал пень, чтобы об него народ не побился. Затянул я что-то русское народное, а он с перепугу казенную пилу поломал. После этого совесть заела.
Она неопределенно хмыкнула. Подали кофе. Отхлебнув глоток, я спросил:
– Ну, так как насчет рок-н-ролла? Сегодня классные ребята играют, у вас в Токио таких не водится. Поехали, пока тебя твои друзья не отловили. Надоели ведь уже, наверное?
– Почему «надоели»?
– Не гармонируешь ты с ними. Такая утонченная – слушаешь классическую музыку, катаешься в Альпах… И вдруг рядом вот такие.