Записки - стр. 54
Из Петергофа мы переехали в Ораниенбаум. Дом здешний был тогда в довольно разрушенном состоянии, но всё же мы его занимали, и даже императрица приехала верхом с нами и с двумя послами, австрийским и английским. Первый был тот самый Бретлах, о котором я уже говорила, а второй милорд Гиндфорс – из него первый, с помощью графа Бестужева, сделал совершенного пьяницу; впрочем, это был человек со здравым смыслом, каковы обыкновенно все англичане, хотя все они оригиналы; этот был шотландец. Ее величество, поужинавши в Ораниенбауме, возвратилась ночевать в Петергоф; оба посла и граф Бестужев провели ночь в Ораниенбауме, пообедали на следующий день у нас и после полудня отправились в город.
Мы оставались в Ораниенбауме дней десять, великий князь занялся собаками, а я бегала с ружьем на плече по лесам и долам; иногда я давала нести свое ружье пажу, который меня сопровождал. В числе этих последних был тогда Иван Иванович Шувалов; я вечно его находила в передней с книгой в руке, я тоже любила читать и вследствие этого его заметила; на охоте я иногда с ним разговаривала. Этот юноша показался мне умным и с большим желанием учиться; я его укрепила в этой склонности, которая была и у меня, и не раз предсказывала ему, что он пробьет себе дорогу, если будет продолжать приобретать знания. Он также иногда жаловался на одиночество, в каком оставляли его родные; ему было тогда восемнадцать лет, он был очень недурен лицом, очень услужлив, очень вежлив, очень внимателен и казался от природы очень кроткого нрава. Он внушал мне участие, и я с похвалой отозвалась о нем его родным, всё любимцам императрицы; это привязало его ко мне – он узнал, что я ему желала добра. Они стали обращать на него больше внимания; кроме того, он был очень беден. В своем счастьи, которое наступило очень быстро, он долго был благодарен мне за то, что я первая его отличила, и из лести говорил мне сам и поручал сказать мне, что я была тут первым двигателем.
Еще в Ораниенбауме он стал ухаживать за княжной Анной Гагариной, которую я очень любила в то время; через год он дошел в этой привязанности до желания жениться на ней. Он бросился к ногам своих родных, чтобы получить их согласие, но последние и слышать об этом не захотели; не знаю толком почему, так как в то время эта партия была бы счастьем для него. Княжна Гагарина, кроме того, что имела много ума, имела свыше тысячи душ крестьян. Кажется, большая разница лет между ними содействовала сопротивлению родных; ему было тогда, вероятно, лет восемнадцать, а ей по крайней мере на десяток больше. Однако я никогда не узнала точно причины их отказа.
Из Ораниенбаума мы возвратились в Петергоф. Тут однажды вечером великому князю вздумалось поиграть в жмурки в моей комнате с моими горничными и его камердинерами. Поднялась очень продолжительная возня.
Чоглокова явилась смутить веселье и положила конец этой забаве столько же невинной, сколько шумной; она всех выбранила и всем присутствующим пригрозила гневом императрицы. Крузе получила нахлобучку, как и остальные; она пыталась объяснить, что не из-за чего было грозить гневом ее величества. Вся компания выжидала, за кем останется поле сражения; но Крузе была побеждена и ей пригрозили, что она будет удалена, как и все прочие, которые в этом ожидании с большой грустью приняли решение идти спать. Можно было бы сказать, что самым сладостным удовольствием для Чоглоковой была возможность бранить и говорить всем неприятности. Это удовольствие удваивалось, когда она бывала беременной, а как только она разрешалась, она вновь становилась прежней. Мы только и видали ее или беременной, или рожавшей с 1746 года до смерти ее мужа, последовавшей в 1754 году.