Записки - стр. 15
Было это вот как.
Три дня спустя я вошла утром в комнату к матери и сказала ей, что письмо, которое она получила на Новый год, волнует всех в доме. Она спросила меня, что говорят о нем; я ей ответила, что говорят разное, но что меня касается, так я, без сомнения, знаю его содержание. Она захотела узнать, что я о нем знаю; я ей сказала, что это приглашение от русской императрицы приехать в Россию и что именно я должна участвовать в этом. Она захотела узнать, откуда я это знаю, я ответила: «Через гаданье». И так как недавно говорили о человеке, который брался всё отгадать при помощи точек и цифр, то я заявила, что владею искусством этого человека. Она засмеялась: «Ну, так если вы, сударыня, такая ученая, вам надо лишь отгадать остальное содержание делового письма в двенадцать страниц». Я ей ответила, что постараюсь.
После обеда я снесла ей записку, на которой написала следующие слова: «Предвещаю по всему, что Петр III будет твоим супругом». Мать прочла и казалась несколько удивленной. Я воспользовалась этой минутой, чтобы сказать ей, что если действительно ей делают подобные предложения из России, то не следует от них отказываться, что это счастье для меня. Она мне сказала, что придется многим рисковать ввиду малой устойчивости в делах этой страны. Я ей ответила, что Бог позаботится об их устойчивости, если есть Его воля на то, чтоб это было, что я чувствую в себе достаточно мужества, чтобы подвергнуться этой опасности, и что сердце мне говорит, что всё пойдет хорошо. Она не могла удержаться, чтобы не воскликнуть: «А мой брат Георг, что он скажет?» (Тут в первый раз она заговорила о нем со мною.) Я покраснела и ответила: «Он только может желать моего благополучия и счастья». Она замолчала и пошла поговорить с отцом, который желал отклонить всё дело, равно как и поездку.
Он пожелал сам говорить со мною или, вернее, мать попросила его сделать это. Я ему сказала, что так как речь шла обо мне, то пусть он позволит указать ему, что поездка ни к чему не обязывает, что по приезде на место мы с матерью увидим, надо возвращаться или нет; наконец я его убедила разрешить поездку. Он дал мне письменное наставление в нравственности, и мы поехали вместе с отцом в Берлин.
Перед отъездом у меня произошла маленькая сцена с мадемуазель Кардель, первая и последняя, какую мы только имели, потому что мы с нею больше не виделись. Я чрезвычайно любила мадемуазель Бабет и ничего не скрывала от нее, за исключением склонности моего дяди ко мне, о которой я остерегалась ей рассказывать: это было в порядке вещей. Отец и мать велели мне хранить глубочайшее молчание о поездке в Россию. Бабет, видя, что я чаще прежнего бегаю взад и вперед из моей комнаты к матери, стала меня расспрашивать об этой поездке и о письме, полученном за столом. Она мне сказала: «Если бы вы меня любили, то открыли бы мне, что об этом знаете, или же вам запретили говорить». Я ей ответила: «Добрый друг мой, представьте себе, можно ли было бы открыть то, что мне запретили бы?» Бабет замолчала и надулась на меня немного, но я ей ничего не сказала и видела, что это ее сердит. Я страдала, но мои принципы были сильнее моей дружбы в эту минуту.
За год до того я дала ей доказательство дружбы, которое ее очень тронуло. В Дорнбурге у нее через каждые три дня была перемежающаяся лихорадка; мать запретила мне видеть Бабет во время приступов этой лихорадки из боязни, чтоб я не заболела от дурного воздуха. Несмотря на это запрещение, я бегала к ней так часто, как только могла вырваться, и делала для ухода за ней всё, что могла придумать. Помню, что однажды я заваривала ей чай, когда ушла ее горничная; в другой раз я давала ей лекарства; наконец, я оказывала ей все мелкие услуги, какие могла.