Записки д'Аршиака. Петербургская хроника 1836 года - стр. 16

В последнем пункте маркиз Фуассак нередко расходился с моим отцом, который был «ультра», то есть крайним роялистом, и не допускал никакой критики ни короля, ни его министров. Принадлежность к партии трона предполагала, по его мнению, безусловное одобрение всех действий верховной власти. «Только такое совершенное и беспрекословное подчинение еще может спасти Францию», – постоянно повторял он.

Маркиз же, любя политику во всех ее разнообразных проявлениях, не мог отказать себе в удовольствии критически разбираться в мероприятиях правительства. Он считал, что дурные министры были причиной наших «несчастий восемьдесят девятого года», и отстаивал право королей на личную систему правления и неограниченные полномочия.

Вот почему каждое выдающееся событие текущей политики неизменно вызывало между ними живой обмен мнений. Так было и на этот раз.

– Это неслыханно! – негодующе восклицал Фуассак, комкая газету и снова заглядывая в нее. – Свобода периодической печати отменяется, палата депутатов распускается, избирательные законы недействительны… Ведь это намеренный вызов революции!

– Король знает, что он делает, мой дорогой маркиз, и, поверьте, знает это получше нас с вами. Неужели вы думаете, что у него недостаточно войск, чтобы подавить уличные беспорядки в Париже?

– Король знает, но этого не знает Полиньяк, подсказывающий ему эти опаснейшие меры. Знаете ли вы, что журналисты подписали сегодня возмутительное воззвание, в котором осмеливаются оспаривать законность королевского правительства?

– Маршал Мармон одной батареей успокоит все парижские редакции, – невозмутимо отвечал мой отец.

– Вы шутите, виконт? Вы хотите братоубийственной бойни на улицах Парижа? Вы успели позабыть девяносто третий год?

– Это меры необходимой защиты против врагов алтаря и трона. В минуту угрозы государственному порядку они должны быть применены.

Мы с Дюверье заинтересовались этой беседой и подняли скомканный «Moniteur». Официальный отдел газеты открывался манифестом:

Мы, Карл, милостью божьей король Франции и Наварры, – всем, кто увидит настоящее, шлем поклон.

По докладу нашего совета министров мы приказали и приказываем следующее…

Мы быстро пробежали знаменитые ордонансы. Конституционная хартия действительно была грубо попрана. Старый Фуассак был прав: это звучало вызовом революции.

– Да здравствует республика! – восторженно воскликнул Дюверье.

– Ну, до республики еще далеко, – с нескрываемой строгостью заметил мой отец.

– Увы, – вздохнул Фуассак, – кажется, не так далеко, как вы полагаете. Снова повторяются непоправимые ошибки короны…

– Вы решаетесь осуждать короля, маркиз?

– Я осуждаю дурных советников монарха. Увы! Король повторяет ошибки своего несчастного брата…

И старый роялист меланхолически раскрыл свою табакерку с миниатюрой последней французской королевы…

– Напротив, – с жаром заявил отец, – я нахожу, что сегодня он начинает по-настоящему царствовать! Мы наконец слышим голос власти…

– Он призывает к государственному перевороту, к гражданской войне, к резне в Париже, – не унимался Фуассак. – Вы увидите, что все мы будем висеть на фонарях…

И портрет Марии-Антуанетты с сухим треском защелкнул табакерку.

На другой день события разрастались. Мы забросили книги и решили пройтись по революционному Парижу.