Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел - стр. 34

. А то обстоятельство, что за идею или без идеи Яков Афанасьевич все-таки «пострадал», возвело его в Государственный совет по выборам от губернского земства. Так как подлинной крамолы в его прошлом, тем не менее, как будто не было, то избрание было встречено сочувственно и правительственными кругами. Словом, все устроилось к лучшему. Яков Афанасьевич был безмерно счастлив своему внедрению в Государственный совет. Пытался играть в нем роль, но это ему не удалось, так как талантами все-таки не отличался. По внешности – грузный, осанистый, в очках, с большою бородою. Аграрием Яков Афанасьевич был плохим.

В Государственный же совет по выборам проник ранее Я. А. Ушакова другой ярославский помещик, Мологского уезда, Митя Калачов, именно Митя – мало кто его называл иначе, полным именем Дмитрия Викторовича. Митя был старший сын упоминавшегося в начале настоящих записок сенатора Виктора Васильевича Калачева. Образования был неважного. И поведения, как его характеризовали, туманного; но способный и ловкий был человек. И душа общества: веселый, разговорчивый, остроумия неисчерпаемого. Рано стал покучивать и огорчал родителей. Влезал в долги, родители платили. Потом суровый папаша перестал платить. Митя стал путаться и бедствовать. Достоверно известно, что стащил у отца дорогую шубу и заложил. Потом полный туман, какая-то дырка в его жизни, что-то он натворил такое, после чего надолго совсем пропал. В семье на расспросы о нем не отвечали, как будто его вовсе никогда и не было. Пронесся слух, будто Митя был вынужден, вследствие содеянных каких-то нехороших поступков, эмигрировать в Бразилию. Думаю, что эмигрировал он не так далеко, так как впоследствии при упоминании о Бразилии, при всей его словоохотливости и находчивости, о Бразилии он рассказывать затруднялся и так же о ней умалчивал, как молчала семья о нем, когда он отправился в эту самую Бразилию. Года два спустя мы застаем Митю, сына весьма достаточных почтенных родителей, в совершенно растрепанном виде скрывающимся у приютившего его добрейшего чиновника особых поручений при ярославском губернаторе Михаила Ивановича Хрущова в жалком его номерке меблированного притона, где-то на Власьевской улице в Ярославле. Митя изображает развязанность, громко хохочет, жестикулирует. Но ясно, что дела его совсем нехороши. Потом, потом все хорошо устраивается. Глядишь, Митя вернулся к родителям, и как будто никогда нигде и не пропадал, и в Бразилию не ездил. Устраивают ему вскоре какой-то ценз в Мологском уезде, и вот он уездный предводитель дворянства. Потом женится на заведомо дефективной, но богатой двоюродной племяннице, забирает себе и тещу – свою двоюродную сестру, а кстати и все состояние и жены, и тещи. Жизнь строится на широкую ногу: шампанское льется рекой, постоянные, отменно хорошие, умелые и тонные (так!) приемы и угощения у себя дома. Наезды в Петербург и Москву, гостиницы, рестораны, обеды и ужины с цыганами, словом, благодать. С женою и тещею становится взыскателен и строг. Окончательно их обезличивает, забирает в руки и из их же денег скупо отпускает им на расходы, всячески их урезывая, копейки и гроши. Сам бросает тысячи. Он хозяин прекрасного имения близ исторического, по князю Курбскому, села Курбы. И докатывается до Государственного совета.