Запах судьбы - стр. 15

Писать мама учила только печатными буквами, чтобы в школе показали, как правильно писать прописью. Настя мечтала о школе. Учиться! Да это ж чудо расчудесное! Её всё не оставляли мысли: «А когда же я пойду в школе? А вдруг все пойдут, а я нет?» И множество других мыслей посещало головку маленькой девочки.

А ещё она часто задумывалась над недетскими вопросами. Стояла у окна своей комнаты, чертила пальчиком по трещинкам на подоконнике, смотрела на постройки, на поле и думала-гадала: «А как там, на небесах? А это больно – умирать?»

Она думала об этом не просто так. Через две недели после того, как Настенька родилась, педиатр обнаружила у неё порок сердца. Ольга Матвеевна, узнав об этом, так и похолодела: она боялась потерять дочку. И от должности директора после выхода из декретного отпуска пришлось отказаться – тут не до директорства.

В скором времени предстояла операция, поэтому волнение не покидало Настю: она очень боялась умереть во время операции, боялась наркоза, боялась не проснуться.

Так что со школой пришлось повременить.

Близилось время операции. Новый директор школы, Римма Викторовна, не отпускала Настину маму в больницу. «Рюмка» (так директрису за глаза звали дети) была чёрствым человеком. Она никого не любила, и её никто не любил.

Кто такая Рюмка? Женщина с несложившейся личной жизнью. Одинокая, двое дочерей от разных мужчин. Одна из дочек жила в областном центре в коммуналке. Когда внуковья (девочка и мальчик от разных мужей) приезжали в Мелёхино на лето, бабуля-директор не пускала их за порог, пока не протрясут у крыльца все вещи – нечего тараканов домой пускать. В то время как бабушка занималась ребятами, её дочь всё пыталась устроить в городе личную жизнь. Итого: три брака, семеро детей. Да, это правда.

Внуковья воображали перед деревенскими, будто бы те были какими-то второсортными. Уже потом, повзрослев, Настя слушала рассуждения о пропасти между городом и деревней и размышляла: «Горожане? Настоящие, коренные горожане, например, москвичи и петербуржцы? Я таких не встречала, но может когда-нибудь и встречу. Все они и их предки аж до четвёртого колена – выходцы из глубинки, из деревень. Не понимаю, чего так зазнаваться?.. И делают вид, будто бы у них всех голубая кровь и их предками были сплошь графы и князья…»

…Так вот, о чём мы говорили? Ага, дети… Тем более удивительно, что Рюмка – мать и «многодетная» бабушка – не хотела войти в положение молодой мамы с больным ребёнком.

– Не отпущу! Подумаешь, операция на сердце! У нас тут вообще-то учебный процесс. Вы учитель, обязаны понимать. У вас долг перед родиной – вас поили, кормили, дали бесплатное образование, служебное жильё. Нужно быть благодарной. Работа превыше всего! Найдите себе замену, а уж потом можете ехать.

В общем, Рюмка как всегда несла какой-то стандартный, изжитый бред. Спорить с дурой мама не стала. Она обратилась за помощью к пенсионерке, живущей в соседней деревне. Женщина, не раздумывая, согласилась выручить.

Деньги на лечение (по тем временам это была невероятно огромная сумма) дали дед Матвей и бабушка Лида: продали часть скотины; они всем детям и внукам всю жизнь помогали.

И вот мама с дочкой едут в Санкт-Петербург. Девочка, выросшая в глубинке, на приволье, привыкла к спокойной величавости полей, лесов и рек. Подъезжая к Северной столице, Кася, впервые увидев светящиеся окна многоэтажек, была ошеломлена. Её впечатлительное сознание поразил фейерверк рассыпанных по горизонту огней. Они были везде! Их так много, что собьёшься считать, а уж кто-кто, а Настя хорошо считала, особенно, когда папа складывал в дровянике разделённые на четыре части брёвнышки – полешки. А тут – видано ли такое – огней видимо-невидимо!