Занятие для идиотов - стр. 3
– На девяносто восемь пгоцентов – выгонят. Но один, два шанса на успех остается – почему бы не попгобывать, раз ты говогишь – сценагий хогоший.
– Гениальный, просто, как все у меня. Саня, это не про футбол. Простая история про лесничего, который охраняет лес от браконьеров, среди которых его сын. Рушатся столетние стволы, крошится земля, стонут раненые, сверкают молнии и чернеет небо.
– Кгуто. Экология на примеге семьи? Мне уже нгавится.
– Чисто русская история, Саня, все русское тебе уже неинтересно. Не бери в голову.
– Ты хочешь, чтоб было кино?
– Очень умный вопрос.
– Не будь дугаком, пгишли сценагий! Экология – она везде экология. Сын против отца – вот на это голливудские евгеи точно могут запасть. А то у них все «Бэтмены» и «Голодные иггы» в мозгах. Кгизис идей, пойми.
– Ты пойми, пойми, американец… Саня, я хочу, чтоб мой первый фильм сняли в России. Чтобы у него был русский режиссер, русские артисты и русские зрители. Может, это глупо, но для меня принципиально. Я так писал, я так чувствую, Саня.
– Подводит тебя чуйка!.. Голливуд – ведь это что? это слава на весь миг! Целая планета! Пгокат, фестивали, пгизы – Михалков отдыхает! А гоногагы? Я бы подумал.
– Гонагагы… Я о кино, ты о гонорарах. Сволочь эмигрантская.
– Сам ты… Полный дугак.
Натапов кивает как болванчик и молчит.
Не об этом надо тебе думать, крутится у него в голове. А о том, что через два часа ты покинешь этот сказочный кабак, Шереметьево, родную землю, страну и меня. И, возможно, навсегда. Ты, Левинсон, должен думать, что ты уже не здесь, думать и дрожать. Я бы дрожал. А ты, Левинсон, жрешь коньяк, жуешь рукколу, смеешься и вякаешь о призах и гонорарах, словно это сейчас самое главное в твоей жизни. Странный ты, Левинсон. Я дружил с тобой столько лет и совсем тебя не знаю. Долбаный ты Левинсон, отваливай в свои долбаные Штаты.
Через два часа они оказались у стойки регистрации «Аэрофлота». Сурово и просто пожали друг другу руки; взглянули друг другу в глаза и, не сговариваясь, крепко обнялись. От друга сильно пахло напоследок отечественным коньяком «Дербент».
– Я пошел, – сказал Левинсон.
– Первый пошел, второй остался, – уточнил Натапов.
– Когда я тебя теперь увижу? – спросил Левинсон.
Бусина слезы сверкнула у него в глазу, и Натапов понял, что никакой он, друг его Саня, не странный, а совершенно нормальный, такой же, как он сам, из живой и чувствительной плоти.
– Послезавтра, – пообещал Натапов. – По скайпу. Недалеко будешь жить. На одной планете.
– Дугак! – в сердцах воскликнул Левинсон. – На Наташе жениться будешь – свидетелем позови. Пгилечу.
– Обещаю и клянусь.
– Дугак. Я ведь для чего хотел от тебя сценарий заполучить, не догадался?
– Нет.
– Не догадаешься никогда, – загадочно промолвил Левинсон.
Он улыбнулся, вскинул на плечо коричневую кожаную сумку с биркой «in cabin» и зашагал к частоколу таможенного контроля. «Тоже кино, – мелькнуло у Натапова. – Эпизод: расставание с другом. Расставания и встречи – два основных кирпичика драматургии – так учат мастера».
Влага на лице у Натапова не проявилась. Зато высыпали мурашки; покалывая, словно иголками, побежали по шее, вызвали дрожь.
Походка у Левинсона была ровной, спина прямой и твердой. Многое в человеке можно понять по его спине. Многое, но не все.