Замуж за Крутого - стр. 9

Внутри все загорелось, я хотел что-то сказать и не смог. Тупо охуел от ее реакции, хотя какой она должна была быть после всего, но все же.

Я думал, мы поговорим, хоть как-то построим диалог, но ни хрена не вышло. Глаза Воробья быстро стали темными, я уже знал, что ей больно, а после приборы эти хреновы начали пищать, и она так плакала. Как дитя.
Эта была обреченность. Не тогда в бильярдной, не тогда даже на улице, когда нас высекли киллеры, — сейчас.
Играла? Я не знаю. Мне кажется, я вообще ее плохо знаю. Настоящую. Не ту птичку, что приваты мне напоказ танцевала. Не ту, что хотела привлечь к себе. Даша не такая на самом деле, либо мне просто хочется так думать.

Я вышел, я тупо не смог, и еще раз наблюдать ее остановку сердца у меня не было никакого желания, потому что второй раз я сам уже такого не переживу.

Выхожу в коридор, спускаюсь на лестничную площадку покурить. Я скоро в реанимации поселюсь уже, но я реально не могу ни на чем концентрироваться, пока Воробей здесь.

У меня дела, я должен разгрести этот чертов завал, но я не могу. Я реально не могу отойти от нее, хотя и знаю, знаю же прекрасно, что предала.

Похуй уже, по какой причине, сестра не сестра – это не отменяет факта ее вранья, и у меня внутри какой-то хаос. Как отбитый, блядь.

Я хочу сгрести Дашу в объятия и задушить одновременно. Мне больно, мне хочется орать до срыва связок и биться головой о стену.

Это я привел в Прайд крысу. Сам. Лично это сделал. И оберегаю я крысу до сих пор – правда, не очень-то и удачно, а еще она моя. Нелюбимая, презираемая, отвергнутая. Мне похуй. Даша моя – и это тоже мой крест.

Я в тупике, в капкане словно. Не знаю уже, кто мой друг, а кто враг. Кто следующим предаст, кто со мной играет. Гафар, Гоша, Соловей? Я уже в каждом вижу предателя, даже в себе самом.

Я устал, я заебался решать эти ребусы, но без ответов мы не сдвинемся с места. Я и так уже потерял казино – что еще встреча с Воробьем у меня отнимет?

Напиться, все бросить и забить болт. Легко сказать, но не в моем случае. Мне нельзя давать слабину, ведь если завалят меня – вся пирамида Прайда развалится и мы окончательно лишимся того, чего так сложно добивались годами. Рабочие места, люди, да и память о Фари. Я не могу все упустить, я на это просто не имею права.

Щелкаю зажигалкой, направляю огонь на руку. Я не чувствую. Я и так уже горю.

Ощущение такое, словно к виску приставили ствол и сказали: выбирай – белое или черное, а я, сука, выбрать не могу, потому что оно давно все уже серое и блеклое, пылает периодически огнем.

— Савелий Романович, ты как?

Игорь. Мой верный ангел-хранитель, что обитает теперь в больнице вместе со мной. Точнее, я с ним, это храм – не мой.

Закуриваю, затягиваюсь, но не вставляет. Окно открыто, мы на лестничной площадке. В лицо дует холодный ветер, смотрю вниз, но фокуса нет. Перед глазами Даша и ее перепуганное лицо от моего вида.

Как я? А я не знаю. Вроде еще жив.

— Порядок.

— Даша в себя пришла, я слышал. Умница.

— Да, три дня уже. В сознании.

— Есть последствия? Что там наш светило кардиолог говорит?

— Что в рубашке родилась, прогноз нормальный. Там лекарство импортное влили ей. Стало лучше с сердцем. Спасибо, что помог того врача притащить.

— Да он и мне помог. Ты знаешь, ну и цена того лекарства как двушка в центре, еще бы оно не помогло. Савелий Романович, так а что ты будешь теперь делать? – ковыряет словечками, точно вилкой по больному, и нет больше рядом Фари, которому можно излить душу.