Замок на скале - стр. 41

– Из-за этого коня одни неприятности. Да будь у него хоть рог во лбу и крылья за спиной, как у коня Персея, он не стоит того, чтобы из-за него лилась кровь.

– Как раз кровь-то и не лилась. И пусть лучше Дуглас кипятится из-за лошади, чем вопиет о своей поруганной чести.

Но Генри уже и думать забыл о шотландской красавице. Перед ним стоял образ дамы, врачевавшей его, и он тотчас спросил о ней Ральфа.

Оруженосец просиял.

– Это леди Майсгрейв. И пропади я пропадом, если она одна не стоит всех шотландских леди, вместе взятых. Но упаси вас Бог, милорд, повести себя с ней, как с Марджори Дуглас. Вам тогда придется иметь дело с самим бароном, а он – гроза Пограничья.

Генри хмыкнул.

– Помилуй Бог, я еще и не видел толком этой леди, а ты уже трясешься от страха. По-моему, люди в этих краях просто невежи, если они не позволяют оказывать внимание их дамам.

– Милорд, заклинаю вас!..

Голос Ральфа был совершенно серьезен.

– Вы не должны ничего предпринимать хотя бы из уважения к человеку, который спас вас с риском для себя.

Генри никак не отреагировал на слова Баннастера. Он вспомнил, как рассмеялась леди Майсгрейв, когда он сказал, что хочет ее поцеловать. Или ему показалось, что он это сказал?

Генри поудобнее устроился среди подушек. Белье пахло мятой и еловой хвоей. После еды он почувствовал себя гораздо лучше и его стало клонить в сон. Поэтому он лишь вяло пробормотал, что у него и в мыслях нет ничего подобного, и, отвернувшись к стене, моментально уснул.

Он проснулся, когда белесый молочный свет уже лился сквозь круглые мутноватые стекла. Откуда-то долетал благовест колокола. Было слышно, как на стенах меняется стража. Угли в камине остыли и подернулись пеплом. Генри натянул одеяло до подбородка, повернулся на спину и долго лежал, разглядывая темный потолок, опирающийся на древние дубовые балки. Из соседнего помещения доносился зычный храп Ральфа Баннастера. Скрипнула дверь, но никто не вошел, хотя за дверью явственно слышалась какая-то возня. Генри слегка повернул голову и, прикрыв глаза, стал наблюдать сквозь сетку ресниц.

Дверь приоткрылась немного шире, и Бекингем увидел темноволосую головку ребенка. Малыш с опаской заглянул в комнату, потом обернулся и внятно прошептал:

– Он спит! Идем же, не бойся.

Он осторожно переступил порог – карапуз в зеленом, опушенном мехом кафтанчике, лет четырех-пяти. Волосы его падали до плеч, а из-под темно-каштановой, до бровей, челки на Бекингема с любопытством глядели удлиненные, слегка раскосые сине-зеленые глаза.

Следом за ним в комнату прошмыгнула девочка немного старше. Хорошенькая, как купидон, с волнами рассыпавшихся по плечам белокурых волос, длинными густыми ресницами и неожиданно темными глазами.

Девочка испуганно взглянула на кровать, где лежал герцог, и попыталась удержать малыша:

– Не надо, Дэвид. Мама будет сердиться, если мы потревожим больного.

Когда она говорила, ее пухлые, как ягоды, губы забавно надувались. Она была в том возрасте, когда девочки становятся нескладными и угловатыми, как кузнечики.

– Дэвид! – громким шепотом окликнула она, но мальчишка уже обежал кровать герцога и опустился на корточки возле меча Генри.

– Смотри, Кэтрин, какой красивый! Точно сам Эскалибур – меч короля Артура[36].

Дэвид присел на корточки и осторожно провел пальцем по ножнам.