Замок на скале - стр. 18
Генри сделал вид, что сбивает пушинку с плеча, а затем взглянул на Олбэни и ослепительно улыбнулся.
– Вы хотите, милорд, чтобы Бекингема сочли в Шотландии трусом? И не глупо ли пускаться в путь, когда такая непогода, а в большом зале Линлитгоу стынет рождественский ужин?
Именно тогда Генри почувствовал, что надвигается приступ мигрени. Он был раздражен и зол, но даже самому себе не хотел признаться в том, что боится. Тем не менее он приказал Гуго Дредверду подать лучший камзол из стеганого атласа с подставными плечами. Полы и манжеты камзола были подбиты лебяжьим пухом, на груди алмазной вязью был начертан девиз герцога: «Souvente me souvene»[17].
В этот момент в комнату влетел Ральф Баннастер.
– Пресвятые угодники! Милорд, весь замок только и говорит о том, что вы пытались посягнуть на честь графини Ангус. Боже, что с нами теперь будет!..
Бекингем лишь хмуро поглядел на него, продолжая застегивать алмазные запонки на манжетах. Ральф уныло уставился на сверкающий девиз герцога.
– Вспоминай меня часто! Кто-кто, а уж Марджори Дуглас вас наверняка не скоро забудет.
Генри Стаффорд повернулся, как на пружинах.
– Дьявол тебя забери, Ральф! Ты знаешь меня с детства, так вспомни, был ли хоть раз случай, чтобы я позволил себе грубо обойтись с дамой?
– Но все об этом говорят!
Генри рассмеялся.
– Видит Бог, сегодня один я вынужден защищать доброе имя графини!
Кудрявый красавчик Гуго, заметив, что герцог несколько оживился, осмелился обратиться к нему с просьбой.
– Мой господин, у меня неприятность. Ветер и снег совершенно испортили мою высокую бургундскую шляпу. Не позволите ли вы мне надеть ваш тюрбан из золотой парчи?
На это Бекингем вдруг вспылил, заявив, что Господь послал ему в услужение труса и дурака, но, видя, что Гуго окончательно расстроен, в конце концов смягчился. Ему всегда нравился этот стройный юноша, добродушный и преданный.
– Будь благодарен, что я отдал тебе ради светлого праздника свой шелковый белый колет, и уймись. Видишь, мы с тобой почти одинаково одеты. Что же до парчового тюрбана, то я намеревался надеть его сам. Впрочем, можешь взять себе любую другую шляпу по своему вкусу.
И вот теперь Бекингем сидит за пиршественным столом, нарядный и вконец измученный головной болью. Он ест, пьет и разглядывает зал, словно не замечая множества устремленных на него взглядов. Алмазный девиз огнем полыхает у него на груди, алмазные нити сверкают в складках пышного тюрбана, он держится с нарочитой небрежностью, хотя впервые в жизни жалеет, что привлекает к себе столько внимания. Его раздражают шум в зале, навязчивая музыка на хорах, запах гари в этом холодном помещении, завывания ветра за окном. Король Яков время от времени визгливо смеется, склоняясь к Кохрейну. В конце концов они встретились взглядами с венценосцем, и тот, навалившись на стол, фамильярно поманил Бекингема пальцем. Король был пьян, щеки его багровели, а маленькие глазки возбужденно поблескивали из-под светлой челки. Все, что оставалось герцогу в подобной ситуации, – это также наклониться через стол и в свою очередь поманить пальцем короля. Яков поначалу опешил, а потом расхохотался. Смеялись и гости, сочтя все происходящее удачной шуткой.
Однако чем оживленнее становился Яков, тем мрачнее казался герцог Олбэни. Порой и он поглядывал на Бекингема, и тогда герцог улыбался ему, приподнимая кубок. «Интересно, как долго у него сохранится желание защищать меня? Олбэни коварен и непостоянен. Я нужен ему только как связующее звено с Глостером. Но захочет ли он ради меня испортить отношения с Дугласами? Варварская страна! При каком еще дворе Европы посол может оказаться в таком опасном и двусмысленном положении?»