Закрытый показ - стр. 24
«Идем!» – настаивает Ах, и Алексей молча идет за ненастоящей девочкой. Никто даже не смотрит в их сторону, все ведут себя так, словно интерактивной малютки и вовсе не было.
«Ее вижу только я», – догадывается Алексей, и его охватывает дрожь.
Ах проводит его за руку через весь зал, и они оказываются в темной комнате, посреди которой стоит небольшой столик с горящими свечами. Пламя мерцает, как трепещущие звезды. Балашов оглядывается – девочка куда-то пропала. Он медленно подходит к столику, озираясь по сторонам, и тут же замирает. Только сейчас он понимает, что все стены помещения уставлены высоченными зеркалами, и в них он отчетливо видит свое отражение. И от осознания увиденного откуда-то из глубины души рвется истошный крик. Вместо костюма на нем кожаный фартук мясника, залитый кровью. Голый торс и руки также забрызганы алыми кляксами. Его голову «украшает» остроконечный колпак палача времен инквизиции, и в прорезях для глаз полыхает злобный огонь.
«Это не я!» – кричит Алексей, охваченный страхом. Он пытается снять этот ужасный колпак, но тот словно прирос к черепу. Откуда ни возьмись, на столике появляется громадный топор с зазубренным, потемневшим лезвием, и он притягивает взгляд Алексея. Манит к себе, как в свое время запретный плод манил Еву.
«Нет, это ты! – звучит в его голове чей-то женский голос, и он преисполнен печали. – К сожалению, это ты…»
Его глаза выпучились, дыхание со свистом вырывалось из глотки, словно воздух из пробитой шины. Банкир резко сел, охнув от пронзившей поясницу боли, – спину, отвыкшую от столь сурового спартанского ложа, словно нашпиговали отравленными стрелами. Ныли отекшие ступни, ведь он спал прямо в обуви. Лоб покрывала липкая испарина, и Алексей торопливо вытер его рукавом.
«Скоро от нас всех будет вонять, как от скотины», – мелькнула мысль.
Кряхтя, Алексей поднялся, и в этот же миг замигали встроенные в потолок лампы. Одновременно с этим все пространство «кинотеатра» содрогнулось от нарастающего воя сирены, звук которой острейшей бритвой резанул по натянутым нервам узников.
– Сука, – выдохнул Алексей, зажимая уши. – Гребаный будильник…
– Доброе, на хрен, утро! – закричал Юрий.
Он уже проснулся и стоял, прислонившись к железному сиденью. Лицо мужчины было осунувшимся, под глазами залегли темные круги, но губы ширились в жесткой усмешке. Его фланелевая кремовая рубашка была полностью расстегнута, а ее уголки завязаны в узелок прямо над сморщенным пупком.
– Все предусмотрели, собаки, – хихикнул Юрий. – Даже сиденья расположили так, что на них не улечься.
Балашов без особого интереса взглянул на стулья, приваренные в шахматном порядке к полу.
Сирена продолжала надрываться, раскаленными иглами пронзая барабанные перепонки. В углу зашевелился Рэд, выныривая из тревожной пелены сна. Жанна неподвижно сидела на полу, обреченно глядя перед собой.
– Подъем, Витя! – позвал Юрий. – Скоро завтрак.
Как только режиссер сел, осовело хлопая сонными глазами, сирена умолкла. Лампы тоже моргнули еще пару раз, после чего освещение камеры стало ровным.
– В последний раз я спал на жестком в походе, – сообщил Рэд, будто это было кому-то интересно. Зевнув, он выпрямился и потянулся. – Это было примерно через год после съемок «Седой ночи». Мы пошли в горы, на Алтай…