Закон Москвы - стр. 21
Им повезло, накануне вечером боярин вернулся с охоты, и челядь, по своему обыкновению, перепилась. Сторожа, подогретые крепким медом, тоже заснули, завернувшись в толстенные тулупы. Причин для беспокойства не было, а уж о нападении и мысли ни у кого не возникало. Кто в Бежецком Верхе посмел бы покуситься на всемогущего боярина?
Стояла глухая середина ночи. Сбросив зипун, Афанасий играючи перелез через забор. Умению взбираться по веревке на неприступную стену василисков обучали с младых ногтей. Бесшумно спрыгнув в снег, он подкрался к калитке и отодвинул засов. Онисифор черной тенью скользнул внутрь.
Сторож на крыльце боярских хором что-то почувствовал и, проснувшись, преградил путь незваным гостям.
– Кто такие? – хриплым ото сна голосом спросил он.
– Свои, не узнаешь? – ответил Онисифор и легко, точно шутя, прикоснулся кинжалом к его груди. Сторож захрипел и начал заваливаться, Онисифор подхватил тело и тихонько уложил на пол. Случившееся не показалось Афанасию ни страшным, ни странным. Убить человека выходило проще, чем волка, не говоря уже о медведе.
В горнице было пусто. На столе лежали меч в богато украшенных ножнах и меховая боярская шапка, стояли, прислоненные к стене, копья и рогатины. Онисифор кивнул Афанасию на рогатину – возьми, мол, – а затем указал пальцем на дверь в спаленку. Жарко натопленную ложницу освещал лишь огонек лампады перед иконой. Боярин и толстая боярыня, развалившись, заливисто храпели в два голоса на широкой кровати.
– Представь себе, что перед тобой медведь, – сказал Онисифор, плотно затворяя за собой дверь. – Нет, этот зверь, – он пренебрежительно указал подбородком на спящего, – похуже медведя будет. И куда опаснее.
От звука его голоса боярин проснулся, сел на кровати, секунду недоуменно таращил глаза на незнакомцев, а затем побагровел от гнева и зарычал:
– Вы как сюда попали, смерды? Вон, дрянь! Вон, мразь!
Онисифор одной рукой рывком поднял его на ноги, прижал к бревнам стены, а второй рукой не глядя отыскал концы рогатины и приставил к груди боярина.
– Слово пикнешь, тебя этот малый насквозь проткнет.
Афанасий через плотно упертую рогатину чувствовал, как бьется и трепещет человеческое сердце.
Боярыня с несвойственной для столь массивного тела прытью соскочила с кровати и повалилась в ноги.
– Смилуйтесь, не убивайте, золота не пожалеем. Не губите душу православную, вы ведь не татарва какая-нибудь, в того же Христа веруете!
– Заткнись, сволочь московская, – буркнул Онисифор.
Боярин криво дернул ртом.
– Не унижайся, дура, они не за золотом пришли.
Он сразу все понял, не зря служил боярином, соображал быстро.
Боярыня истошно завизжала. Онисифор коротким ударом опрокинул ее на постель. Визг захлебнулся, перешел в хрип. Боярин дернулся, Афанасий прижал рогатину и чуть наколол. Тот охнул, два темных пятна стали расплываться на рубашке. Но дергаться перестал.
Онисифор заткнул боярыне рот платком, связал руки. Та мычала, билась многопудовым жарким телом. Тогда он схватил подушку, набросил на лицо, придавил.
– Бабу-то за что, зверь? – срывающимся от ненависти голосом выкрикнул боярин.
Онисифор не ответил, продолжая прижимать подушку. Когда боярыня засучила ногами – отбросил подушку в сторону. Женщина лежала неподвижно, шумно дыша через нос, обводя помутившимся взглядом комнату.