Захватывающие деяния искрометного гения - стр. 6
И я опять подумал о бедном Тофе, об этом мальчике. Они вместе с сестрой сейчас находятся за тысячи километров отсюда…
Как я могу его покинуть?
С. 218
[М]оя мать каждый вечер читала романы ужасов. Она перебрала все, сколько их было в библиотеке, до единого. С приближением ее дня рождения или там Рождества я начинал прикидывать, что бы ей купить из новенького, последний роман Дина Р. Кунца[2] или Стивена Кинга[3]? Но я не мог! Я не хотел поощрять ее. Не мог я прикоснуться и к отцовским сигаретам, не мог глядеть на блоки «Пэлл-Мэлл» в кладовке. Я был из тех детей, кто не способен смотреть даже рекламу ужастиков по телеку. Например, после рекламы «Магии» – фильма, где детей убивают марионетки, – меня полгода мучили ночные кошмары. Точно так же не мог я заставить себя глядеть и на книги, которые читала мама. Я переворачивал их обложкой вниз, чтобы не видеть тисненых заглавий и пятен крови – особенно пугали сочинения Вирджинии Эндрюс[4] с кричащими, жуткими изображениями застывших в неподвижности ребятишек в голубом свете.
С. 413
Билл, Бет, Тоф и я смотрим новости. Короткий сюжет про бабушку Джорджа Буша. Судя по всему, в связи с днем ее рождения.
Мы спорим о возрасте бабушки человека, которому самому под семьдесят. Кажется невероятным, что она все еще жива и дышит.
Бет переключает на другой канал.
– Смотреть невозможно, – говорит она.
С. 427
[О]на жила словно бы в никогда не прекращающемся моменте. Постоянно приходилось объяснять ей, что происходит, как она здесь оказалась, что можно и чего нельзя делать в сложившейся ситуации. По десять раз на дню приходилось отвечать на одни и те же вопросы – Что заставило меня? Чья в этом вина? Как я сюда попала? Кто эти люди? И пересказывать тот несчастный случай – широкими мазками – и постоянно напоминать, потому что она всегда забывала…
Нет, не забывала. Просто была не способна усваивать информацию…
Но кто способен? Черт возьми, она же жила на свете и понимала это. Ее голос всегда звенел, и взгляд с любопытством останавливался на каждой мелочи, на всем, даже на моей прическе. Она по-прежнему узнавала предметы, среди которых жила годами, и могла к ним прикасаться – эта часть ее памяти оставалась не поврежденной. И пусть мне хотелось наказать тех, кто во всем этом виноват, пусть я лелеял в себе это желание и думал, что никогда не устану мечтать об этом, – сама наша близость, такая тесная, что можно дотронуться рукой и ощутить ток крови под кожей, умеряла мою ненависть.
Музыка со стороны бассейна зазвучала по-новому.
– Ой, как я люблю эту песню, – сказала она, покачивая в такт головой.
Ну и, наконец, в данном издании по просьбе автора все ранее имевшиеся эпиграфы, в том числе: «Неутолимая жажда сердца – познать все и простить всех» (Генри Ван Дайк); «[Мои стихи] могут ранить мертвых, но с мертвыми я разберусь сама» (Энн Секстон); «Не всякий ребенок, брошенный на съедение волкам, становится героем» (Джон Барт); «Все будет забыто, и ничто не повторится» (Милан Кундера); «Почему бы просто не написать о том, что произошло?» (Роберт Лоуэлл)[5]; «Эй, вот и я, меня зовут Дэйв, я пишу книгу! В ней все мои мысли! Ла-ла-ла! Ура!» (Кристофер Эггерс) – убраны, ибо он, в сущности, никогда не считал себя человеком, которому нужны эпиграфы.