Заговор небес - стр. 42

Разумеется, все хорошие комнаты уже расхватали. Осталась единственная – по соседству с резиденцией начальника аэроклуба.

– Блин, там кровати двухэтажные, – вспоминает Катя. – И умывальника нет. И начальство за стенкой…

– Не хотите – идите в казарму, – комендантша явно устала выслушивать претензии спортсменов.

Катя и Валя переглядываются. В казарму идти не хочется – за рабочую неделю обе устали, а в казарме еще никому не удавалось толком выспаться.

– Ладно уж… а шеф у себя?

– Только что пришедши, – докладывает комендантша. – Так что без шума, сами понимаете…

– Ну и фиг с ним. Сразу спать ляжем, – решает Валентина.

Катя не возражает. Они еще успеют наобщаться-навеселиться. Впереди – два шальных, беспечных, экстремальных парашютных выходных…

Так называемая Желтая казарма уже год как считалась на аэродроме закрытой и списанной. Были составлены десятки актов: мол, здание старое, ветхое и пожароопасное. Всем спортсменам предложено перебраться в гостиницу – то есть в бывшее общежитие для летного состава. В гостинице – лафа: комнаты на двоих, вода в кране не замерзает и даже туалеты на этаже – не надо до ветру бегать по сугробам. Но выкладывать кровные двадцать рубчиков за одну ночевку! За двадцать рубчиков – полтора прыжка можно сделать.

Да и веселей в Желтой казарме. В каждой комнате по десять кроватей – значит, человек тридцать может набиться. Байки, анекдоты, хохот. Песни под гитару. Водочка. И никакой инструктор не придет ворчать «за нарушение режима».

Раньше, при коммунизме, инструктора являлись в двадцать три ноль-ноль проверять отбой. А потом еще – через час-другой – выходили караулить под окнами: не раздастся ли взрыв хохота, не выскочит ли на улицу перебравший водочки спортсмен. А теперь подходит пора капитализма. Инструктора попрятались в своей теплой гостинице и сидят, считают, сколько они с каждого прыжка заработают. Ну, а спортсмены проводят ночь как им угодно.

– Го-ошик, не спи!

Гошу треплет за рукав Мэри.

Мэри, она же Маша Маркелова, – староста Желтой казармы.

Сейчас Маше уже двадцать шесть – а выглядит она лучше иных молодых спортсменок. И ведет себя бесшабашнее. И смеется заразительней.

Щечки горят, шерстяная кофта распахнута, под тонкой футболкой вздымается грудь. Машенька многозначительно демонстрирует свой пустой стакан.

– Ого, Мэри! Скоро мужиков перепьет! – замечает кто-то.

Машенька тут же окрысивается:

– Чего ты тут вякаешь! – И добавляет презрительно: – Перворазник!

В комнате дружно хохочут. Перворазник – тот, кто Прыгает Первый Раз, – на аэродроме самое обидное слово. Перворазники считаются никчемными, трусливыми маменькиными сынками. У них конфисковывают еду и теплые вещи. И лишают их права голоса. Любой спортсмен проходит через стадию «перворазничества». Тут уж ничего не попишешь, такой закон. Вроде дедовщины в армии, только поспокойней, без всяких унижений и мордобоя. Зато чем больше у тебя прыжков – тем больше привилегий. И тем больше шансов сохранить упакованную мамой колбасу.

Машенька еще застала аэродромный социализм – бесплатные прыжки и питание, субботники, зубрежку матчасти, всевластие инструкторов. Злые языки говорили, что она получила парашют-»крыло», самый прогрессивный купол, первой из всей своей группы – потому что дружила с Котом, начальником склада и большим охотником до девчонок. Рассказывали, что Кот всем предлагал: «Сначала стелю «крыло» на полу, ну, ты поняла…, а потом – отдаю его тебе». Вот Маша, говорили, и согласилась. Хотя сама она убеждала, что Кота ненавидит лютой ненавистью и, естественно, ничего у нее с ним не было. А «крыло» она получила как лучшая, самая опытная парашютистка… Да кто теперь разберется, дела давно минувших дней…