Загадочная Шмыга - стр. 9
В самые тяжелые периоды своей жизни она нет-нет да и вспоминала ту воронку. И знала, что нужно глубоко вдохнуть, нырнуть и – резко в сторону. В переносном, естественно, смысле. Помогало…
«Ненавижу цинизм. Театру надо отдавать или все свое сердце, или вообще к нему не прикасаться» – это не пустые слова, сказанные однажды в интервью. И не пафос, как многим может показаться. Она именно так считает на протяжении всей своей жизни. Поэтому, однажды прикоснувшись к театру, она и отдала ему свое сердце. Один раз и на всю жизнь. Пафос? Пусть… Ведь к ней это слово не имеет никакого отношения. И это могут подтвердить все: и кто ее знает на протяжении долгих лет жизни, и те, кто не так давно впервые переступил порог Театра оперетты.
«Театр – мой дом!» – пела одна из ее любимых героинь – английская актриса Джулия Ламберт. Она полностью подписывается под этими словами. Театр – ее дом. И не какой-то абстрактный, а именно Театр оперетты. Шутка ли: больше полувека на одной сцене…
А ведь были соблазны поменять эту самую сцену. Звали в Вахтанговский театр, в Александринку, Анатолий Эфрос хотел, чтобы она стала актрисой его театра…
И если про желание Эфроса она узнала не так давно (знаменитого режиссера уже не было в живых), то дирекции Вахтанговского театра и Александринки вели переговоры лично с ней.
…Когда-то очень давно ее муж Владимир Аркадьевич Канделаки, которого, без преувеличения, знала вся театральная Москва, познакомил ее с Рубеном Николаевичем Симоновым. Два главных режиссера (Канделаки возглавлял тогда Театр оперетты) дружили давно, и она знала об этом. Встречаясь после спектакля в Вахтанговском ли театре, куда Рубен Николаевич приглашал их, в гостях ли, у них ли дома, она чувствовала явный интерес со стороны Симонова и всегда зажималась при этом. Кто он и кто она? Великий Симонов и она – пусть уже известная, но все равно молодая актриса Театра оперетты. А Рубен Николаевич словно и не замечал ее стеснения.
– Здравствуйте, Танечка! Как поживаете? Что нового у вас в театре?
Первое время она вздрагивала при этих вопросах и, если честно, что уж теперь-то греха таить, ждала подвоха – ведь вахтанговцы всегда славились своим потрясающим чувством юмора, шутками и всевозможными розыгрышами. Симонов же прекрасно знал от Канделаки и о ее жизни, и уж тем более о том, что происходит в Театре оперетты. Но почему-то всегда задавал ей самой эти вопросы… И, преодолевая смущение, она отвечала на них. Владимир Аркадьевич при этом мог стоять рядом, и она иногда замечала, как смеются его глаза.
В начале 1962 года в их квартире раздался телефонный звонок. Снял трубку Канделаки.
– Это тебя! – после приветствия сказал он и протянул ей телефонную трубку. Глаза его на этот раз были серьезными.
– Меня приглашает на разговор Рубен Николаевич! – опешив от того, что услышала на том конце провода, сообщила она мужу.
– Танечка! Так ведь на разговор же, а вовсе не на эшафот, – рассмеялся Канделаки.
– Владимир Аркадьевич, – когда она волновалась, даже дома называла мужа по имени-отчеству, а иногда и на «вы», – ведь вы же знаете, что это будет за разговор.
– Догадываюсь, – уклончиво ответил Канделаки. – Собирайся побыстрее, не нарушай своих правил – ты никогда и никуда не опаздываешь.
– А ты? Разве ты не поедешь со мной?