Загадки Петербурга II. Город трех революций - стр. 35
Наряду с обысками многим горожанам угрожала еще одна беда – уплотнение квартир. 23 июля 1919 года Александр Блок записал: «Руки на себя наложить. – Воинская повинность. Уплотнение квартиры». На фронт его не взяли, но угроза уплотнения сохранялась несколько месяцев, в его квартиру собирались подселить матросов. Этого не случилось только благодаря влиятельным заступникам, и после их хлопот Зиновьев начертал на прошении Блока: «Прошу оставить квартиру Ал. Блока и не вселять никого». Между тем являлись кандидаты на подселение: «Вечером пришел матрос с подругой, смотрел „Двенадцать“ и решил освободить квартиру», – так революционная поэма сослужила автору добрую службу. Но тем, кто не имел никаких революционных заслуг, что было делать, в какие двери стучаться? Заметим, что в городе не было жилищной проблемы, здесь пустовало множество квартир, и уплотнение было лишь еще одним способом притеснения петроградской «буржуазии». Беззащитные люди терялись в жестокой бессмыслице происходящего, но в этой бессмыслице была система, смысл которой точно определил В. И. Вернадский: «Большевизм держится расстройством жизни».
В 1919 году зима пришла рано, в ноябре начались сильные морозы, и в нетопленых квартирах стоял лютый холод. Дрова стоили баснословно дорого, и купить их можно было лишь по случаю, поэтому для обогрева жгли все: мебель, паркет, книги. 31 декабря 1919 года Блок записал: «Символический поступок: в советский Новый Год я сломал конторку Менделеева», – конторка его тестя Д. И. Менделеева была сломана на дрова. Городские власти разрешили разбирать на дрова пустующие деревянные дома, а деревянные торцы мостовой граждане растаскивали без спросу, и улицы центра города, с их паркетными мостовыми, превратились в изрытые ямами дороги. Зимой петроградские дома походили на склепы с заживо погребенными людьми, в них не было электрического света, «из военных соображений» то и дело отключалась телефонная связь, вышли из строя водопровод и канализация. «Все собирались в кухни; в остальных комнатах развелись сталактиты», – вспоминал Виктор Шкловский.
В петроградских квартирах появились кустарные печки – «буржуйки» и «пролетарки»: «буржуйки» складывали из кирпичей, а «пролетарки» были жестяными. Давно стали редкостью самые необходимые вещи, не было керосина, свечей, соли, сахара; коробка спичек стоила в ноябре 1919 года 75 рублей, сажень дров – 30 тысяч, фунт масла – 3 тысячи. Хлеб, который выдавали по карточкам, был двух видов: сухой, крошащийся, с примесью соломы или горьковатый, вязкий, напоминавший глину. Все в перевернутом мире причиняло боль: ледяные стены квартир, замерзшие лужи воды возле лопнувших батарей, жирный налет сажи на мебели, изменились даже самые привычные вещи. Г. А. Князев писал: «В будущем (историкам и бытописателям) нужно отметить очень плохой сорт спичек нашего времени. Бесконечное чирканье во время заседаний отвлекает внимание, люди раздражаются… в домашнем обиходе создаются вследствие этого семейные неприятности. В особенности теперь, когда спички отсутствуют в продаже и в буквальном смысле каждая спичка дорога»[13].
В 1919 году, по словам Виктора Шкловского, в Петрограде «ели странные вещи: мороженую картошку и гнилой турнепс, и сельдей, у которых нужно было отрезать хвост и голову, чтобы не так пахли… Ели овес с шелухой и конину, уже мягкую от разложения…» Жаренная на касторке конина тогда считалась лакомством. В декабре 1919 года Г. А. Князев записал в дневнике свое обычное меню: «Утренний завтрак – навар из овса с кусочком хлеба. Завтрак – навар из овсянки без хлеба. Обед – совдеповский суп, полтарелки пшенной кашицы и навар из овса с кусочком хлеба, луком и солью. Ужин – остатки пшенной каши и навар из овса. Овес для нас сейчас все. Я уже давно не пью чаю, ничего – все заменяет навар из овса».