Загадка Н.Ф.И. и другие тайны русской литературы - стр. 9

Из передней Вульферт ввел меня в комнату. Я покосился на стены: старинные гравюры, акварели. «Моего» портрета не видно. И за интересной беседой я чуть не забыл, зачем и пришел. Наконец я раскрыл свой портфель, вынул из него фотографию и переложил к себе на колени. Затем обратился к Вульферту:

– Простите, Александр Анатольевич, этот портрет вам знаком?

И с этими словами показал ему фотографию.

– Так это же наш Лермонтов! – вскричал Вульферт. – Откуда он у вас?

– Так это действительно Лермонтов? – удивился, в свою очередь, я. – Неужели он цел? Покажите!

– А я не спросил вас даже, зачем вы зашли, и замучил своими восторгами. Объясните мне, ради бога, откуда у вас фотография!

Я объяснил.

– Восхитительная история! – поражается Вульферт. – Сейчас настанет конец вашим поискам. Портрет где-то здесь, в этой квартире. Дед мой очень ценил его и, даже когда жертвовал свою библиотеку и рукописи в Исторический музей, с портретом не захотел расставаться. Кстати, вот фотография деда. А это вот прадед. Рядом с ним прабабка моя, Надежда Владимировна, сестра Николая Станкевича. Другая сестра была замужем за сыном Михаила Семеновича Щепкина. У деда хранился где-то портрет Михаила Семеновича, но теперь я не знаю…

Итак, я попал в дом к москвичу, предки которого были связаны со Станкевичем – выдающимся русским мыслителем, с великим актером Щепкиным.

– Погодите, сейчас покажу вам Лермонтова, – сказал Вульферт.

Он заглянул за шкаф. На шкаф. В шкаф. Под шкаф. За ширму. Пошарил за письменным столом. Потом отодвинул диван, сундук в передней…

– Странно! – проговорил он. – Портрет довольно большой, в хорошей овальной раме, писан маслом и, к слову сказать, недурным художником. Ума не приложу, где он. Очевидно, мама его куда-то запрятала… Давайте условимся так: через несколько дней моя мать, Татьяна Александровна, приедет из Крыма. Мы с ней отыщем портрет, и я вам сразу же позвоню.

Я записал ему свой телефон и ушел, оживленный приятною встречей.

Прошло две недели. Наконец Вульферт звонит.

– Вы не расстраивайтесь, – предупреждает он с первых же слов. – С портретом произошла маленькая неприятность, и я в результате чувствую себя виноватым перед вами за то, что невольно вводил вас в заблуждение. Мне прямо не хочется говорить, но портрет, к сожалению, уже не в наших руках и, боюсь, не погиб ли…

Я не мог вымолвить слова.

– Пять лет назад, – продолжал Вульферт, – когда мы переезжали из Николо-Песковского в новую нашу квартиру, моя мать отдала этот портрет одному человечку за совершенный бесценок. Это паренек по имени Боря; раньше он служил в лавке старинных вещей на Смоленском рынке, у старика антиквара. Мама заходила иногда в эту лавку и видела там этого Борю. Потом он раз или два приносил что-то к нам на квартиру и присмотрел для себя овальную раму от лермонтовского портрета, просил продать ему, но мама отказывалась. И вот в день переезда он снова появился у нас и пристал… ну, прямо с ножом к горлу: продайте ему эту раму! Мама отдала ему раму, потом спохватилась: оказывается, он унес ее вместе с портретом.

– Как фамилия этого Бори? – спрашиваю я.

– К сожалению, мама не знает.

– А почему вы говорите, что портрет мог погибнуть?

– Да ведь, очевидно, этот Боря не представляет себе, что в его руках Лермонтов, – отвечал Вульферт. – Татьяна Александровна ему ничего не успела сказать. А после этого случая она его не видала… Я очень жалею, – заключил он, – что так получилось. Но если мы что-нибудь узнаем случайно об этом портрете, я вам позвоню.