Забытое слово - стр. 23
Моя мама, вероятно, ревновала к столь завидному жениху и, когда я возвращалась домой, обзывала меня как только могла; на все буквы алфавита, начиная с «б». Папа скромно молчал и лишь иногда, набравшись неизвестно откуда взявшейся храбрости, пытался урезонить ее. Моя любимая младшая сестра – жертвенный ягненок, ходивший в старшую группу детского садика, – всегда при этом плакала.
Я разрывалась между ней и родителями, но ничего не могла изменить. Притом мама считала меня настолько испорченной, что перестала оставлять Дашу наедине со мной.
Однажды, после очередной домашней нервотрепки, я ушла с Варей на Набережную. Там мы сели на скамеечку, и я, вспомнив пережитую обиду, заплакала.
Я чувствовала себя самой несчастной на свете. Нет, не какой-то непонятой, непризнанной, а именно несчастной. Я не чувствовала любви родителей: папа всегда пребывал в неземном пространстве, свято веря в теорию, что одно только звание родителя является неизменным доказательством любви к ребенку, – и не важно, доказывается ли это чем-нибудь другим. Мать – женщина, которой самой природой предназначено быть нежной, ласковой, любящей, – целовала меня в лоб только в дни рождения, словно боясь одарить лишним поцелуем, и ругала за каждую провинность, совершенно не выбирая выражений. Да и между ними любовь, ради которой они создавали семью, была утеряна.
Но я бы никогда не почувствовала себя несчастной, если бы не была счастлива. А я была. До рождения сестры мы всей семьей каждый отпуск вместе отдыхали на юге, мама была щедра на объятия и ласки, папа баловал своим вниманием и вникал в любую мою мелкую проблему. Может, это потому, что у всех был образ прекрасного будущего? Вот-вот, близко-близко… Вот уже стали специалистами, получили вожделенную хрущевку, обставили, деньги есть, все стабильно, страна – лучшая в мире, все лучшее – детям… Эпоха застоя – так назовут эти годы.
Что сломалось? Сестра, наверное, даже не знает, какой прекрасной и женственной была наша мама…
– Ну и наплевать. Они еще пожалеют… Они мне тоже не нужны, – еще горче заплакала я.
– Закури, – предложила Варя, баловавшаяся этим уже около двух лет.
Она протянула мне прикуренную сигарету.
Я взяла, крепко затянулась и закашлялась.
– Ничего, привыкнешь, – констатировала Варюха, стукнув мне между лопаток. – Зато помогает расслабиться. Бывает, Виталич нажрется, так достанет, что думаешь: сдох бы, что ли… Я бы только «слава Богу» сказала.
– Знаешь, Варя, я ведь крещеная, меня бабушка крестила… И я верю, что Бог есть. Сначала не верила, и крестили меня почти насильно. А потом, может, через год, начала молиться. Чтоб Дашенька не болела, чтоб родители не ругались… Потом я заболела. По всему телу лимфоузлы увеличились, руки поднять больно было. Месяц лечили и направили на операцию. Тогда я каждый вечер стала «Отче наш» читать. Через неделю все исчезло, а врачи долго удивлялись. Так что Бог существует. Я одного только не пойму: почему Он то помогает, то нет? Почему, к примеру, Он не сделает мою маму доброй, а твоего отца – трезвым? Почему столько гадких людей живет, а умирают маленькие дети? Получается, что все по воле Божьей, а человек – пылинка. И до меня ему сейчас дела нет.
– Да, Бог если и есть, то не про нашу честь… Но я-то с тобой! – Варя ободряюще толкнула меня в плечо. – Не плачь, я твой гороскоп на эту неделю читала: все будет замечательно: романтическая встреча, прибыль и конец неприятностям!