Заботы Элли Рэйт - стр. 2
Сильно болела голова, а глаза почему-то и вовсе не открывались. Казалось, кто-то плотно склеил ресницы. Рука, которую я потянула к лицу, чтобы протереть глаза, казалась неимоверно тяжёлой. А на ресницах – да, обнаружились мелкие сгустки не то грязи, не то засохшей слизи. Для того чтобы смахнуть эту дрянь и открыть-таки глаза, мне пришлось сделать целых четыре попытки: руки были совсем слабыми…
Увиденное напугало меня настолько, что я предпочла плотно зажмурить веки, даже не пытаясь думать, а просто мысленно вереща: «Мамочка! Мамочка, забери меня отсюда!»!
Шорохи, которые я с каждой минутой слышала все более явственно, оказались вовсе и не шорохами. И оплывшая тетка у стола, которую я сперва приняла за бредовое видение, никуда пропадать не торопилась.
Немного повернув голову на тощей комкастой подушке, я сквозь ресницы наблюдала за ней. Сперва она долго и тщательно толкла что-то в довольно высоком каменном стакане, потом высыпала черно-серую жутковатую массу на лоскут ткани и замотала его так, чтобы вся масса образовала нечто вроде шарика размером с чупа-чупс. Затем тетка заговорила с кем-то, кого я не видела:
-- Ось туточки оставлю. Как малая проснется, ты сам малость пожуй, чтоб мяхшее было, а тады и ей отдай. Маково семя от зубов лучшее всего помогает. Ну, картохи я вам сварила, печку затопила. Козу и сам подоишь, чай не маленький. А у меня еще своих забот – делать не переделать.
-- Благодарствую, тетка Лута, – второй голос, как мне показалось, принадлежал ребенку. – А ежли Элька опять начнет стонать? Делать-то чего тадысь?
Тетка на минуту задержалась у стола, тяжело вздохнул и недовольно буркнула:
-- А я откуль знаю?! Сильно метаться будет, ну, сбегай до старой Рантихи. Мабуть, она чего подскажет.
Женщина грузно прошлась по комнате, так что половицы отозвались жалобным скрипом. Скрежетнула несмазанными петлями дверь и захлопнулась. Где-то в отдалении истошно заголосил петух, и ему откликнулись еще более далекие голоса собратьев. А затем я услышала тихий детский плач, горький и какой-то совсем уж безнадежный.
Все это было настолько безумно, настолько не соответствовало ожидаемой мной больничной палате, что я боялась даже размышлять здраво, предчувствуя, куда меня приведут эти размышления. Глаза уже почти привыкли к легкому полумраку комнаты. И я с каким-то клиническим интересом изучала сейчас свои собственные руки: молодые, без единой морщинки, с длинными и крепкими пальцами. Ногти, к сожалению, были в жутком состоянии: под каждым из них четкая полоска грязи, да и заусенцев вокруг ногтевого ложа было достаточно. А еще на узких ладонях имелись довольно плотные мозоли и пара старых заживших порезов.
В общем-то, вывод напрашивался сам собой, но озвучить его даже мысленно я все еще не могла. Медленно опустила руки вдоль тела и тихонечко позвала:
-- Эй..!
На несколько секунд воцарилась тишина, затем трубное сморкание и торопливые шаги босых ног по полу. Передо мной предстал чумазый мальчишка с растертыми докрасна глазами и парой отчетливых колтунов в темных волосах. Одежда его достойна отдельного описания.
Рубаха из какой-то сероватой, давно не стиранной ткани, явно натурального происхождения, была мальчику маловата и довольно плотно охватывала тощее детское тело. На правом предплечье имелось две аккуратных штопки, а по горловине шла нехитрая вышивка крестом. Часть ниток на вышивке была порвана, и концы их небрежно мохрились. Штаны едва достигали середины икр. Края ткани внизу даже не были обработаны, да и на коленке зияла приличных размеров дыра. Ступни ребенка мне не было видно, но и так понятно было, что обуви на нем нет. Торопливо, размазывая по щекам остатки слез пополам с грязью, мальчик заговорил: