За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - стр. 22

Когда Лечицкий взял Станислау и зашла речь о том, что передовые госпитали скоро передислоцируются в этот город, Миша сказал Тане:

– Ну, Тасенок, готовься. Рождество будем встречать в Будапеште, а Новый год – в Вене.

– Что, правда? – доверчиво спросила Лаппа.

– А как же! До Будапешта шестьсот верст, а оттуда до Вены верст двести. И в следующем году, глядишь, и войне конец.

– Вот бы здорово! – тихо ликовала бедная Таня. – Только при такой жизни я до Рождества сдохну.

– Да и я тоже! – жадно затягиваясь папиросой, смеялся муж. – Но дойти надо. Увидеть Дунай. Я бы даже окунулся в нем, не смотря, что зима уже будет. Любопытно знать, сколько я уже рук и ног ампутировал? Эх, надо было мне, как Робинзону Крузо, зарубки делать. Какой ужас, Таська, какой ужас! Для чего рождается человек? Разве для того, чтобы другим конечности кромсать? Был бы я Господь Бог, я бы сказал: «Недостойны населять прекраснейшую Землю! Только убиваете и калечите друг друга, болваны!» Всех смел бы в одну кучу да и выкинул во Вселенную. Ну скажи, зачем, зачем вся эта человеческая мясорубка?

Юный врач Михаил Булгаков

[Из открытых источников]

– Я не знаю, – тихо и безнадежно отвечала его первая жена.

Однако всеобщая эйфория по поводу ближайшего вхождения в Будапешт и Вену вскоре окончилась. Немцам пришлось прийти на помощь Австро-Венгрии, наступательный порыв русских армий выдохся, войска под общим командованием Брусилова захватили Волынь, Буковину, часть Галиции и остановились на подступах ко Львову и Ковелю.

– Австро-венгерская армия фактически перестала существовать, – вещал жене доктор Булгаков. – Сводки о чудовищных потерях с ее стороны. Полмиллиона убитых, столько же раненых и столько же взято нами в плен.

– А с нашей стороны?

– Вдвое меньше.

– Не представляю, что же тогда творится в их госпиталях!

– Клико-матрадура.

– Это что значит?

– А то, что надо было не Монтепену всякую с утра до вечера читать, а хотя бы о Гоголе иметь представление.

– Читала я твоего Гоголя.

– Тогда бы помнила, как Ноздрев говорил про выдуманное им клико-матрадура, то есть двойное клико. И когда я так сказал, ты бы поняла мой сарказм, что если у нас тут клико, то у австрияков клико-матрадура.

Даже несмотря на ее героизм и стойкость, жена по-прежнему раздражала его. Ну чего бы ей не сидеть в домашнем киевском тепле, разделяя со свекровью тяжкие вздохи: «Как там наш Мишенька? Что бы еще ему послать, бедненькому?»

К началу сентября поток раненых значительно уменьшился, можно было вздохнуть свободнее. Отпала необходимость и в самоотверженной Лаппочке, она перестала с ужасом оттаскивать ампутированные конечности, хватало фельдшеров и сестер милосердия. Пережившая страшное лето, она подолгу теперь гуляла по прекрасному городу, основанному галицким князем Ярославом Осмомыслом тогда же, когда Юрий Долгорукий основал Москву, подолгу сидела у окна их просторной съемной квартиры и приходила в себя после всех нечеловеческих ужасов, свалившихся на голову двадцатитрехлетней женщины.

А в середине сентября случилось нечто такое, что вообще не помещалось в сознании. Кто-то перерезал горло часовому и со всех сторон поджег отдельно стоящее здание лазарета, в котором долечивались те, кто прошел через руки доктора Булгакова и кого пока нельзя было перевозить дальше в тыл. Тридцать девять несчастных, потерявших кто руку, кто ногу, а кто и обе конечности, заживо сгорели.