Южнорусское Овчарово - стр. 30
Марина Владимировна и Петр Геннадьевич все же справились со «вторым» и, едва живые, откинулись на спинки стульев. Еще в середине еды Петр Геннадьевич извинился и запустил руки под скатерть – ослабить ремень. Марина Владимировна мечтала расстегнуть лифчик. Когда гости оказались не в силах запихнуть в себя хотя бы еще один, самый маленький кусочек снеди, дед Наиль стал есть чуть-чуть медленнее – видимо, тоже уже начал наедаться, – но прекращать ужин не спешил.
– Он поочередно съедал все, что стояло на столе, – говорит Марина Владимировна. – Мы смотрели и глазам не верили, а он все пододвигал и пододвигал к себе тазы и кастрюли – с грибами, с капустой, с солеными огурцами, с селедкой, с картошкой – и все это дело методично уминал. Последним оставалось сало – он и сало съел, уже, правда, без хлеба, как вроде бы десерт. Только джином запивал.
Усталость, тепло и невыносимая сытость давно разморили гостей, но дед Наиль больше не обращал на них внимания. Он ел сосредоточенно и очень буднично, как будто выполнял давно привычную работу, которую мог бы сделать и на ощупь, с закрытыми глазами. Казалось, прошла целая вечность, когда он, в конце концов отужинав, встал из-за стола.
– Я ожидала увидеть брюхо, как у гоголевского Пасюка, но Наиль за время ужина толще не сделался. Как садился за стол худой, так худым из-за стола вышел. Словно все эти килограммы еды сквозь него в пол прошли, – говорит Марина Владимировна.
– Спать лягете на печи или под печой? – спросил дед Наиль.
– Под печой, – ответил Петр Геннадьевич.
Наиль кивнул, явно довольный. Видимо, лежак на полатях был его царским местом. Под гостевую опочивальню отводились две лавки, которые Наиль поставил у печки впритык друг к другу. На лавки он бросил травяной тюфяк. К удивлению гостей – они все еще чему-то удивлялись – дед Наиль выдал им комплект хрусткого от крахмала постельного белья.
– Блох нету у меня, – сказал Наиль, – вы не бойтесь. У меня вообще никого нету.
Последнюю фразу, как показалось Марине Владимировне, Наиль произнес не без печали.
Она легла у печи. Петр Геннадьевич занял место с краю. «Под печой» они мгновенно провалились в сон. А вынырнули из него, казалось, через минуту, но за окнами уже было светло.
– Утро, – сказал Петр Геннадьевич.
– Угу. Вечера просветлее, – добавила Марина Владимировна.
Деда Наиля в доме не было. Гости успели встать и даже умыться, когда он вошел – румяный и распаренный, как будто из бани.
– Встали? Ну молодцы. А я снег чистил и вас разбудить боялся.
Каким образом можно было нарушить их сон, расчищая от снега двор, ни Марина Владимировна, ни Петр Геннадьевич не спросили. Тем более что дед Наиль, сбросив ватник у печки, потер руки и сообщил:
– Ну, завтракать садимся.
Завтрак он накрыл на три персоны – поставил на стол трехлитровую банку молока, яичницу из трех десятков яиц, разрезанный натрое хлеб и доску сала. Сковорода с толстой яичницей стояла посреди стола; хозяин выдал гостям вилки, а сам ел ложкой. Марина Владимировна говорит, что они с Петром Геннадьевичем совместно съели пять яиц, остальные двадцать пять уговорил дед Наиль, заедавший яичницу салом и хлебом.
– Мало еды едите, – сказал он, допивая молоко. – Не годитесь мне в работники.
Гости сочли фразу шуткой и вежливо хмыкнули в ответ.