Юсуповы. Кровь и смерть - стр. 3

Едва папенька громыхнул дверью кабинета, как Юсупов поднял указательный палец и сказал:

– Прежде чем ты разразишься громом ругательств и обвинений в мой адрес о том, что я – позор нашего рода, позволь напомнить – кто ты здесь и за что тебе платят?

Юсупов-старший побагровел, щеки затряслись, но открыть рот он так и не успел.

– Вот и славно, – сказал не-совсем-сын. – У тебя своя роль, у меня – своя. Но сейчас не тот повод, чтобы отыгрывать ее до конца.

С этим молодой граф и восьмидесятивосьмилетний вампир покинул кабинет того, кого принято в этой семье называть папенькой. И не смог сдержать ухмылку, когда за спиной раздался тяжелый грохот. Кажется, со стены слетел портрет государя. Или его мраморный бюст сделал фееричный полет через все помещение.

У вампирской жизни свои прелести – долгожительство, завидная регенерация и отсутствие похмелья. За свои почти девяносто лет Юсупов не повстречал ни одного вампира, который нахлестался так, чтобы болеть головой и цедить рассол с утра. К тому же полный бокал охлажденной крови заметно взбодрил. От последствий бурной ночи и короткого сна не осталось и следа.

Сглотнув слюну, граф (ах, как не терпится вернуть себе княжеский титул), пританцовывая, зашагал в столовую. Его ведут ароматы жареного каплуна с пряностями, гурьевской каши, воздушного паштета и пирожков. Интересно, круглолицая кухарка уже растрезвонила весть о знаменательном возвращении молодых господ в непотребном виде? Растрезвонила, поди. Иначе с чего слугам так усердно прятать глаза при появлении Его Светлости? Эх, предстоит-таки наведаться на кухню еще разок и договориться с новенькой уже не шепотом.

– Доброе утро, мама! – поприветствовал Юсупов и поцеловал сначала руку, а затем щеку самой прелестной женщины на свете, Зинаиды Николаевны.

– Здравствуй, родной, – отозвалась она и ответила взаимными поцелуями в обе щеки.

От нее пахнет розой и клементином, русые волосы уложены в высокую прическу. На висках вьются игривые локоны. А глаза – просто загляденье. Утонуть бы в них и забыть обо всем. Ибо такой свет в них сродни ангельскому. Да что там – божественному.

Зинаида Николаевна улыбнулась и пробормотала:

– Опять поскабрезничал с папа? Едва забрезжил рассвет, а он уже капли принимает.

– Ерунда, – так же тихо отозвался Юсупов. – Ему иногда полезно поиграть в главу семьи.

Затем перевел взгляд на Юсупова-старшего и сказал нахальным тоном:

– И вам доброе утро, папенька! Как спалось?

Юсупов-старший дожевал омлет, да с таким усердием, будто готов еще и вилку перекусить. В его взгляде читаются все невысказанные ругательства, проклятия и матерные слова, коими лексикон заядлого военного человека полон, кажись, от рождения.

– Спалось бы лучше, дабы два сопляка не позорили нашу фамилию, – наконец отозвался он.

– Mon cher, – с укоризной в голосе обратилась к нему Зинаида Николаевна.

Молодого графа же это только раззадорило. Он уселся напротив отца, дождался, когда служанка наполнит чашку кофе с пряностями и ответил:

– Что поделать? Молодость так коротка. Надо взять от нее все, чтобы лет так через тридцать не стать брюзгой, поедая омлет на завтрак и страдая болезнью легких каждую зиму.

– Фика, – теперь укоризненный тон Зинаиды Николаевны обращен сыну.

– Если брать от молодости все, к старости ничего не останется, – не сдается глава семьи. – Старшой где? Прожигает дни и ночи напролет, да спит, когда вздумается?! И это – наследник дворянской фамилии?!