Юрьев день - стр. 20
Мы вышли в коридор, и я несколько раз запустил модель вдоль него. Естественно, никакого двигателя она не имела, так что просто планировала.
– Летает! – обрадовался Николай.
– Ага, а теперь осталось только понять закономерности ее полета.
Я сделал еще три запуска. Для понимания параметров модели они были не нужны, потому как все меня интересующее я увидел в первых двух полетах, а общие закономерности знал и так, причем давно. Но, пожалуй, пора знакомить Николая с теоретическими основами полета аппаратов тяжелее воздуха.
– Смотри, – обратился я к нему, – вот мы запускаем модель с высоты метра примерно со скоростью ее собственного последующего движения. Как далеко она улетела?
– Метров на семь с небольшим.
– Ее траектория снижения была прямолинейной?
– Нет.
Надо же, какой молодец, подумал я. Не зря с тобой маялись больше десяти лет! Ибо Николай был совершенно прав. Модель сначала планировала довольно плохо, то есть быстро снижалась. А что можно желать от конструкции с таким малым удлинением крыла, да к тому же еще и плоского. Но сантиметрах в пятнадцати от пола она вдруг резко замедляла снижение, и этой мизерной высоты ей хватало на то, чтобы пролететь последние три метра. Это работал экранный эффект. Как и предполагалось, аппарат Можайского был довольно плохим самолетом, но вполне приличным экранопланом.
– Молодец! – оценил я наблюдательность брата. – А теперь возвращаемся в твой кабинет, мне надо кое-что подсчитать.
На самом деле это было надо не мне, а ему, я-то все уже давно подсчитал в уме.
В комнате я быстро изобразил траекторию полета модели в виде двух отрезков прямых, а потом в начале каждого расставил действующие силы.
– Что это? – спросил Николай.
– Летать можно хорошо, так себе и плохо, – начал я блицлекцию. – То есть нужно как-то более или менее объективно оценивать качество полета. Мне кажется, что для этого лучше всего подходит отношение пройденного пути вперед к снижению. То есть на первом этапе своего полета наша модель пролетела метра четыре, снизившись на метр. Значит, ее качество равно четырем.
– Зато на втором – не меньше пятнадцати! – сообщил Николай, приглядевшись к цифрам на чертеже. – А это что за стрелочки?
– Векторы сил, действующих на модель в полете. Вот сила тяготения, вот подъемная сила крыла, вот сила сопротивления воздуха. Если приложить к модели такую же по величине, но противоположную по направлению силу тяги, то модель сможет лететь, не снижаясь.
– Она очень большая, эта сила?
– Вес модели, умноженный на тангенс угла снижения.
– А по-людски никак нельзя? – жалобно спросил брат. Изучать тригонометрию он уже начал, но пока был далек от хоть сколько-нибудь заметных успехов.
– Можно вес поделить на качество, получишь то же самое.
– Вот так бы сразу и сказал! А развел тут – тангенсы, векторы… М-да… ты мне все эти слова все-таки запиши на бумажке, а рядом – в каком порядке их произносить.
Ясно, брат на всякий случай готовится к беседе с отцом. Что ж, напишу, мне не жалко, а тягу к образованию нужно поощрять. Пусть сначала хоть как попугай термины запомнит, потом их будет проще осмыслить. Но все же когда он наконец поймет, ради чего я перед ним тут скоро уже час как выступаю?
Николай понял это довольно быстро.
– Значит, – наморщил он лоб, – если тяга двигателя аппарата Можайского будет более четверти его веса, он сможет летать высоко. Если более одной пятнадцатой – то только низко. А если менее одной пятнадцатой, то аппарат вообще не сможет взлететь и нам придется писать отрицательный отзыв.