Юный служитель - стр. 3

На восточном побережье Шотландии, спрятавшись, словно в тумане у подножия скал, которые однажды вот-вот обрушатся, расположился карьер – это и есть посёлок Харви. Надо сказать, посёлок стал гораздо меньше с того дня, как я покинул его, а позднее услышал вопрос странника, совсем недавно остановившегося у одной из дверей, далеко ли до Харви, но когда-то этот рыбацкий посёлочек был на слуху, и слава о нём доходила далеко, аж до самого Трамса. Большая часть наших ткачей сочла бы неестественным не покупать товар у жителей Харви на площади в большую осеннюю пятницу, что устраивается во дни сбора урожая, а субботним вечером, как и положено обходился без полу-грошовых лавочек, дважды в неделю посещаемых семьями.

Гэвин родился в Харви, но покинул его в столь раннем возрасте, когда запоминаются лишь крытые соломой дома, да сохнущие на них рыболовные сети, а также песчаный берег, поросший колкой травой. По картинке он никак не мог понять, каким же был на самом деле дом, в котором он родился, впрочем, ему, наверное, не трудно было это сделать, стоило лишь вернуться в деревню. Однако он быстро осознал, что его мать не любит говорить о Харви, и, может даже подозревал, что та совсем забыла о нём, и лишь единственная сцена, запечатлённая в памяти, не давала покоя. Едва Гэвин возвращался к мыслям о Харви, вспоминал открывшуюся дверь родного дома с рыбаком на пороге, кто, почесав в затылке, изрёк:

– Ваш любимый утонул, миссис!

Гэвину часто приходилось видеть плачущих женщин, но его мать, внезапно побледнев уставилась на них обоих, и послышался голос, в котором он не сразу узнал свой собственный:

– Ничего, матушка, теперь ме я буду твоим кормильцем, м мне нужно надеть бриджи3 на похороны.

Но Адам не нуждался в похоронах, так как его тело лежало на самом дне моря.

Гэвин понимал, что в жизни его матери произошла трагедия, и это стало самым запоминающимся событием его детства. Однако ни то, ни другое не было правдой. Когда Маргарет, даже вернувшись в Трамс, вспоминала Харви, то содрогалась не из-за смерти Адама, а от воспоминаний о нём и обо мне.

Было бы дурно, если бы я с опозданием решил отомстить Адаму Дишарту только сейчас сказав о нём правду. Хотя он умер как рыбак, всё же прослужил моряком большую часть своей жизни, и, несомненно, это безрассудство влилось в него благодаря плаваниям по великим морям, во время которых люди становились закадычными друзьями до самой смерти, за которую весело выпивали, увернувшись от неё каждый минувший день. Рёв беспричинного хохота отталкивал меня так же, как мальчишеская барабанная дробь, и всё же многие лица, долго находившиеся в моём обществе, просветлялись, едва тот появлялся, а женщины, с которыми, несмотря на мою тоску, я совсем не заигрывал, сбегались к своим дверям послушать его так же охотно, как и звонаря. Дети ускользали от него, когда тот дичился, но в иные времена все тянулись к нему, в то время как меня просто игнорировали. От него всегда пахло морем. Походка его становилась шаткой только если тот не был пьян, а пьяным тот ходил очень ровно, и перед людьми обоего пола хвастался, что любая женщина полюбила бы его за одну только бороду. За своей бородой он ухаживал чрезвычайно бережно, хотя в остальном мало задумывался о своей внешности, теперь нахожу, что в женщинах Адам разбирался лучше меня, размышлявшего о них всё же намного больше. Нельзя назвать его тщеславным, хотя тот и думал, что привлекает женщин, как ни странно, я утверждаю, что это общая слабость всех мужчин, и потому удивляет не больше, чем кол в заборе. Чужеземные ругательства в его устах превратились в гвозди, скрепляющие речь, но не сомневаюсь, что тот понабрался их в море из любопытства, собирая как коллекцию раковин больше для собственного удовольствия, нежели с целью задеть кого-то. Его друзья не придавали этому никакого значения, тем более, что в серьёзных беседах он держал такие словечки при себе, хотя те и создавали ему столько же хлопот, сколько яйца из птичьих гнёзд мальчишке, вынужденному говорить с набитым ими ртом.