Юморские рассказы - стр. 36

– Та шо вы на их дывытесь – берить, дорого не возьму! – Хозяйка зелени (ох, эти психологи-физиономисты на ярмарках) заметила особый интерес в глазах покупательницы.

– А багато еи у вас? – Вилена с радостью перешла на украинскую мову.

– Та он же ж повна машина, – кивнула за спину румяная, как булка-паляницы, тётка, и там, в будке, зашевелился её муж, добрый такой козачина с гоголевской Сечи, черноусый да чернобровый.

Вилена протянула руку и обхватила самый породистый корень. Пальцы едва сомкнулись. Плотный, твёрдый! Покупательница с хозяйкой понимающе и весело улыбнулись друг другу, точно школьные подружки. И козачина тоже разулыбался в усы:

– Шо, добра штука?

Вилена, зажмурившись, кивнула и ошарашила хозяев:

– Двисти штук мени! – Подумала трошки и поправилась: – Ни, триста!

Хозяйка петрушки глянула на неё с недоверием и юморком. Её муж-чоловик обронил вполне серьёзно:

– То, мабуть, жинка шуткуе, Рая.

– Ни, я не шуткую, – Вилена достала из сумочки-кошелька хрустящие гроши. – Скильки з мене?

– Та по двадцять копийок, я ж казала, дорого не во зьму.

Вилена отсчитала шесть красных червонцев с Лениным, ползарплаты инженера, и деловито, как и полагается оптовой купчихе, справилась, обращаясь к запорожцу:

– Вы мени допоможетэ донэ сты? Тут недалэ ко.

– Будь ласка! – Встрепенулся козак и выбрался из будки. Три сотни отборных корней в пять минут перекочевали в серебряную китайскую торбу, плетеную из рисовой соломы, и вскоре на козачьем горбу доплыли до Тихорыбы.

– Господи! – Всплеснула пухлыми руками шеф-повариха. – Куда столько?

– Не переживай, ото все-все сейчас у дело пойдет, – Вилена перешла на свой чистый русский.

Кухонный стол, на котором недавно бражничали живописцы, походил теперь на Раины ярмарочные козлы. Столовские девчата под водительством Вилены пообрезали зеленые хвосты бодылля, а сами корни порубили на чурочки семи-восьмисантиметровой длины. Полтыщи чурочек! Что с ними делать? А вот что, девчата:

– Пирожки будем з ими печь…

Да, и девчата, не переставая дивиться, налепили и напекли полтыщи пирожков с сельдереем, пастернаком и петрушкой. Вилена молчала, как партизан, до самого конца не раскрывая своего «ноу-хау».

Но вот румяные и такие духмяные пирожки – один поддон за другим – стали появляться на свет из черного зева гигантской духовки. Когда они маленько поостыли, Вилена Рэмовна самолично, вооружившись острым, узким, как скальпель, ножом, сделала харакири первому пирожку. Она вынула из его нутра распаренную чурочку сельдерея (по аромату определили) и на его место заправила целую столовую ложку гранатовых зёрен лососёвой икры.

– На, ты первая дехустируй! – Протянула она пирожок «сестре». Та куснула полпирожка зараз и блаженно зажмурилась:

– М-м-м… И вкус, и дух. Одно слово – амброзия!

– Это то, шо боги едят? – Вилена даже не улыбалась, она цвела, как творец, как художник, завершивший большое полотно, которому суждено стать шедевром.

Но что-то ещё мешало полному торжеству, какое-то сомнение. Не хватало, как это бывает нередко, последнего удара кисти…

Они сидели как-то на берегу, у подножья островной сопки, и неотрывно смотрели на взлохмаченное штормом Охотское море. Это была уже их вторая путина, и синяя солёная вода, только вода и вода вокруг, успела как будто обрыднуть, но вот же, глянь, не стряхнуть колдовских тех чар. Нинка, положив на колени «мольберт», обрубок доски-сепарации, рисовала кудлатые волны и ветер, несущий пену и брызги. А она, Поварёшка-Пампушка, укрывшись от ветра за спиной любовницы, прижималась грудью к тёплой её спине и зачарованно следила за творящей рукой и за двумя морями, настоящим и рождавшимся на бумаге. И это было здорово. Нинкины пальцы, такие добрые, ласковые и умные пальцы, сжимавшие кисточку, сотворяли настоящее, хоть и акварельное море…