ЯТАМБЫЛ - стр. 3
«Направление на эпидемобработку.»
Комплект: 1.Чемодан новый кожаный с секретным замком.
(тут сразу наглая приписка после этого главного сан. Трефоманова для себя – «Подарить на именины сердца предрайисполкома. Не забыть кому! Sic!»)
2. Зубная щетка, полотенце небольшое махра и тюбик пасты. «Хнойная».
(опять нестерпимая приписка этого же: Отдать старшему санитару. Пусть чаще пасть обрабатывает от воздуха.)
3. Комплект односторонне испорченных листков.
(об этой непроветреной куче гляди глазницами пониже)
4. Носитель.
Прогнозируемая зараза:
Синдром суицидальной часотки.
Исполнено: прапорщик, д.м.н. Кефалиди Ап. Ле.
Все. И еще глупая снизу, как шляпка сморчка, приписка, откуда тут очутилась, черт не разберет:? 17-го.
Какого года? Какого месяца, октября? Почему вопрос, а не ответ – эти горе словесные извертенцы сами не перят. Тьфу, иероглиф патлатый!
Тут еще несколько испорчено дальше листов сплошной заразы.
Конечно, опять влез в свое «медицинское заключение» ихний (ох, попадет!) Трефоманов, где про излишнюю лишайность медсостава и бедственную неотремонтированность уборного покоя санэпидемки, а то про отрыжку необеспеченного гигиеной персонала, про что все наши, запрягнув недюжинно мозги, возразили:
– Хоть бы эти пни попонятнее свои диагнозы выращивали, – настругал лесовод.
– Медицина – эта та же катаклизма, – снял остатки складской.
– Наших только тронь, а то хлынет вонь, – возмутился что-ли своими же старший санитар.
По этому резону я всю медицину отпущу, а после аккурат прям переведу вам на чертежный язык следующую дальше по порядку листов переписку куда уж серьезных должностных лиц, или скорее ихних рук. Это, к сожалениям и стонам уважающего белую бумагу меня, запачканный с двух сторон рапорт. С оборота суровая роспись нашего раймилицейского начальства. Слов всего сорок шесть, но тридцать я изображать не стану – нельзя, а вдруг кто из детей и внуков не вырастет и в руки схватит, нахватавшись от училок буквиц, – а остальные такие:
«Участковому санэпидемстанции Кудыбкину. Еще… харя… по мути… отвлекать руксостав от домина… будешь отправлю на помойную службу… хлебать… Морозищев…»
Надпись краткая сия как древняя наскальная грамота по буйной природной красоте своей – выглядит зрело на рапорте этого приписанного к эпидемиям Кудыбкина, захватившем все бесценное бумажное место листа:
«Райначальнику Морозищеву. Рапортую сразу же, как нарыл. Обращаю вашего внимания ознакомиться с невесть как обнаружимшимися тут полученными к стерилизации документами злобного характера. Заявление этого так называемого Селезневского попахивает. Самому не разобрать чем, хотя и медициной наблатыкался за год службы при заразном месте. Ну да ребята санитары не промах, если с утра и с карболкой, сразу углядели непроветренное. Уж не группа ли тут? Я бы всех обкружил и взял спящими, со всей ихней вошью и субкультурой. Кто это все такие, и как протокольно в виде листов папки попали в обеззаражку – вот те вопрос? Докладаю, не проморгнуть бы. Жопу бережешь, фуражка не слетит. Полностью готовый во исполнение к любому трудному времени участковый ответственный Кудыбкин.»
Вот те рапорт.
Извиняюсь невинно, враки все это, все эти милицейские подписи. Погонная глухомань и надувание служебного вымени. Когда мы, я и все другие не чуждые разума местные силы, собрались на очередные говорилки – пользуясь редко любезным приглашением к себе в сарай главного наших складов, которые подчистую на днях умельцы к праздникам вымели беззвучным ломом, сбив, как левша, замок и засов, – все однохорово заявили, как я: