Ярослава. Знахарка - стр. 18
Она скатала небольшой валик из льняной ткани, уложив его под голову Анки.
– Яра оставила лукошко, я вот принес… – Свят указал рукой на плетеную корзинку, оставленную им в углу. – Сердится…
Крайя внимательно поглядела на Свята и тихо проговорила:
– Дай ей часу, дитя. Она поймет.
И открыла дверь, провожая того внимательным взглядом.
Гай обернулся по сторонам.
Руки бегали привычно, сноровисто. И что с того, что забирали не только принадлежащее хлопцу?
Знать, барины при хоромах княжеских и так не голодают. А ему семью кормить. Мамку, обессиленную за долгие зимы болезни, что свела остатки разума не просто во тьму – в безумие. И двух сестер, что уже сейчас маялись теми же головными болями, как и у самой родительницы.
Если так пойдет и дальше, сестры станут безумными скоро. Спустя зиму или две. Три от силы.
А тогда не только добыча еды – вся работа по дому на него тяжелой сумой ляжет.
И ведь у отца хватило совести оставить не только супружницу, потерявшую разум, но и детей своих. И на кого оставил? На Гая, которому всего-то за десять зим минуло?
Помнится, раньше он, рыжий олух, храбрился, лет себе добавляя. Все хотелось поскорее старше стать. Не хлопцем голодраным – мужиком статным себя ощутить.
Оттого и бородку огненно-рыжую, жиденькую пока, растил, напоказ выставляя. Это теперь он ее сбривал начисто, потому как все чаще промышлял воровством что в палатах княжеских, куда посыльным доставлял еду, что средь выставы. А тут дело такое: как поймают за мелочь такую, как воровство хлеба, изобьют. За ту самую бородку жиденькую и оттягают, пока палками спину отхаживать станут.
И это еще ничего. В былые времена, говорят, за такое казнить могли. Да тавром клеймить. А нынче спокойно…
И руки Гая снова поползли к корзине, воруя хлеб да оставляя его за пазухой льняной рубашки. А ведь сукно ее не первой свежести. С пятнами жирными, оставленными что хлебом свежеиспеченным, что редким кусманом мяса копченого, при палатах балыком прозванного. С парой заплаток, которые Гай старался укрыть ладонями, прося кухонных о работе. Кухонные при княжьем дворе не любили голодранцев.
Голодранцев вообще никто не любил. А оттого и выходило: раз родился в семье простой, сельской, то и помирать там придется. И хорошо бы, чтоб с хозяйством сладить…
Гай вспомнил покошенную избенку, оставленную на обочине Камнеграда, и тягостно вздохнул: нет, с хозяйством ему не сладить. Это ж где его раздобыть?
На скотном дворе не в один десяток алтынов такое добро станет. А алтыны в карманах Гая появлялись редко: еще реже, чем еда. И не задерживались надолго.
Значит, и думать об том нельзя. Что с дум-то? Верно, ничего.
И тогда рукам мыслями мешать не стоит. Глядишь, и наберет в запас съестного, чтоб мамка с сестрами с голоду не отошли на старое капище. А там будет новый день. И новые помыслы.
Гай снова обернулся.
Он ведь оставался незамеченным не только благодаря везению. Та болезнь, что лишила мамку остатков разума и уже принялась за сестриц, у него самого развернулась иначе. Дивно.
Как заметил?
Так еще в детстве, когда папка с ними жил. Бывало, зим этак в пять заберется на колени к тятьке да таскает петушков сахарных из-за пазухи. Смеется, нити силы выпуская да окутывая ими родительский взор. И ведь отец потом все дивился: куда петушки делись? Вот те были, а так-то – и нет.