Ярче солнца - стр. 19

На полу полукруглая отметина, значит, дверью пользовались часто. Дрожащими руками тянусь к старомодной ручке – она железная и была сделана еще на Сол-Земле. Ручка не поворачивается, но дверь все равно открывается.

Я с любопытством заглядываю внутрь.

Стенной шкаф.

Стенные шкафы у нас встречаются не часто; в большинстве спален стоят просто платяные, но, признаюсь, я ожидал большего. Разочарованно отворачиваюсь, но вдруг краем глаза замечаю… На дне шкафа стоят коробки, и из верхней выглядывает потрепанная тряпка. Она необычного сине-зеленого цвета, который я уже много лет храню в дальнем уголке сердца.

Втягиваю воздух и забываю выдохнуть. Руки немеют, но я наклоняюсь и вытягиваю ткань из коробки.

Переселившись на уровень хранителей, я принес с собой не так уж много. Среди моих пожитков было одеяло. Маленькое, все в пятнах и местами протертое до ниток. Необычного сине-зеленого цвета.

Это одеяло было моей первой собственностью. Когда-то я думал, что оно принадлежало моим родителям. Мне, как Старшему, было запрещено знать, кто они, потому что это сделало бы меня необъективным. Точнее, так мне сказал Старейшина. На самом деле я – клон, и меня не родили, а создали.

До двенадцати лет Старейшина переселял меня из одной семьи в другую – полгода с пастухами, полгода с мясниками, полгода на соевой ферме.

И со всеми этими переездами я никогда не чувствовал, что хоть одна из этих семей – моя.

А вот одеяло было моим.

Мое самое раннее воспоминание: я прячусь под одеялом, когда мне говорят, что снова надо переезжать. Не помню, с кем я тогда жил и к кому меня переселяли, помню только, как накрылся одеялом и думал, может, когда я был совсем маленьким, моя мама – моя настоящая мама – кутала меня в него и прижимала к себе.

Всего через несколько дней на уровне хранителей мы со Старейшиной поругались, и он назвал меня невозможным ребенком, избалованным и испорченным. Я убежал к себе в комнату и бросался на стены, скидывал на пол все, что попадалось под руку… и тут наткнулся взглядом на одеяло. Воплощение моей «детскости».

Я попытался разорвать его, но не смог, и поэтому швырнул в мусорный желоб.

Оказывается, Старейшина сумел спасти этот кусочек меня. И хранил его все эти годы. Зарываюсь в ткань лицом и думаю обо всем, чем был Старейшина, и обо всем, чем он не был.

В шкафу висит только одна вещь – тяжелая мантия, официальное облачение Старейшины для особых случаев. Возвращаю одеяло обратно в коробку и тянусь за мантией. Она намного тяжелее, чем я ожидал. Определенно, это шерсть – до начала обучения у Старейшины я достаточно и прял, и чесал шерсть, чтобы распознать грубовато-восковую текстуру ткани. По всей длине и ширине облачения идет вышивка. По верху пляшут звезды, у каймы вьются ростки, а между ними тянется бесконечная линия горизонта.

Застежка под пальцами расходится, и я надеваю облачение. Его тяжесть давит мне на плечи, заставляя сутулиться. Подол волочится по полу на добрых пару дюймов, да и в плечах слишком велико – звезды на моей недостаточно широкой груди провисают.

Выглядит глупо.

Стягиваю мантию и запихиваю обратно в шкаф.

Надо выбираться отсюда. Сейчас же. Нельзя тут оставаться. Только не с ним. Сбежать. Надо сбежать. Скорее. СКОРЕЕ. Лютор переступает порог и в два быстрых движения оказывается рядом со мной. Он придвигается ближе, так близко, что тепло его тела обжигает мне кожу. Наполняя легкие, чтобы закричать, я всасываю струйку воздуха, который он выдохнул. Лютор тянется ко мне, и крик умирает в горле. Я давлюсь им, и у меня перехватывает дыхание.