Январежки - стр. 24
Отсюда вижу еще двоих, скрипящих зубами во сне, палец одного из них дрожит на крючке, не надо, не надо, не на-а-а-адо – о-о, ну пожа-а-а-луйста, – нет, все происходит как всегда, он спускает крючок, грохает выстрел, она падает на ковер, он смотрит, он не понимает, как такое случилось, нет, нет, нет… Он вкладывает пистолет в её еще теплую руку, выходит из комнаты, торопится куда-то…
…просыпается.
Отсюда не вижу, кто это.
Да мне и неважно.
Они ходят по спальням из комнаты в комнату, собирают сны, бережно переплетают в причудливый узор.
Они.
На самом деле, он один. Людям просто кажется, что их несколько, когда он тянется к людям из высших измерений.
Он пытается понять, что было на самом деле.
Не понимает.
Прошлое не складывается, рассыпается на куски, он не понимает, он снова и снова смотрит чужие сны, кажется, люди сами не помнят своего прошлого, вспоминают то так, то эдак, прячутся от самих себя.
А вот сны не врут. Сны не умеют врать, сны говорят правду.
Он осторожно собирает правду – по крупицам, по каплям – правда рассыпается, разваливается, ничего не сходится, ничего, ничего, уи-и-и-ии….
К нему (к ним) приходит человек, просит что-нибудь от бессонницы. И для печени, а то за ужином съел лишнего, вкусно всё так у вас…
Человек ложится в постель, он (они) бережно касаются лежащего, снимают боль, человек перестает чувствовать свое тело, он едет в Лондон, только почему-то у вагончиков нет дверей, а едут по узенькому-узенькому мостику, а с мостика можно упасть…
…приходит утро.
Встает солнце.
Кто-то (отсюда не вижу, кто) замечает, что солнце каждый раз встает в одном и том же месте, в начале аллеи с перголами. Времена года здесь не меняются, здесь всегда лето, ну иногда под вечер холодает, и желтеют листья, опадают с легким шорохом.
Люди собираются в обеденном зале, пьют… ну, кто что пьет, кому что нравится, Сунь Цзы шоколад оценил, в его времена в его краях такого не было, только сегодня и шоколад дурной какой-то, зачем туда ягоды накрошили…
Кто-то врывается в зал, кто-то кричит, смотрите, смотрите…
Все бегут смотреть.
Не понимают.
Что за причудливое переплетение линий висит в пустоте большой комнаты.
Осторожно касаются линий, смотрят, как руки проходят насквозь.
Не понимают.
Но чувствуют.
Чувствуют и большую красную линию, которая постоянно меняет очертания, не знает, какой ей быть.
Прошлое, – говорит кто-то.
Прошлое, – вторят ему.
Кто-то кричит – громко, больно, отчаянно, отсюда не вижу, кто, вижу только кусочек его памяти, причудливые дилижансы, запах лошадей, стук копыт по мостовой, извилистые линии вытягивают его память, его прошлое, достраивают сами себя.
Собираются в зале у камина.
Все.
Торквемада говорит:
– Когда они узнают про нас все, они нас убьют. Потому что мы им станем не нужны.
Люди вздрагивают. И начинается по обычаю, шок-отрицание-торг-депрессия, да быть того не может, да с чего им нас убивать, да зачем…
А потом им становится страшно.
Собираются, решают, что делать, первый раз в жизни вместе решают.
Запутать их надо, запутать, говорит Макиавелли, сегодня одно вспоминаем, завтра другое…
…нет, говорит какой-то король какой-то страны, сны не врут.
И сны запутать надо, говорит Макиавелли. Пока не знает, как. Но надо.
Тогда нас тоже убьют, говорит Торквемада. Потому что мы будем им не нужны.