Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии - стр. 58

– С кем же тебе приезжать? Вестимо, со следователем приехал; ты и есть беглый, он тебя привез, а ты от него и убег.

Это было недалеко от священнического дома, и Николай Николаевич попросил отвести его к священнику. Священником там был некий Г., типичный сельский священник бедного прихода, который не брезговал водкой. Когда Николая Николаевича привели, Г. спросил его:

– Кто такой вы будете?

На ответ Николая Николаевича, что он писатель Златовратский, священник ответил:

– Писатель Златовратский? Не слыхал такого, батюшка! Вот Ломоносова знаю, Державина почитывал, – хороший был писатель! И баснописца Крылова тоже, да вот этот Помяловский, что-ли, хорошо нашу бурсу описывал, спасибо ему! А вот вашу милость – Златовратский – нет, не слыхал!

Полицейские стояли у дверей, ухмыляясь. Но жена священника оказалась знакома с местной интеллигенцией, которую представляли земский врач, земский учитель и учительница. Доктор давал ей хорошие книги и, между прочим, «Отечественные записки». Услышав разговор мужа с Златовратским, она объяснила ему, кто такой Николай Николаевич. Сотские удалились. Когда я пришел выручать писателя, он за стаканом чая мирно беседовал со священником и с его женой. Николай Николаевич любил потом разсказывать эту историю; рассказал он ее, когда вернулся со мной из Дубового Умета, и моей жене. При этом присутствовал мой сын Александр, был он тогда, кажется, в первом или втором классе гимназии. В своем дневнике он описал этот случай, озаглавив его «Литературная попадья».

С евреями Ниолай Николаевич мало был знаком, но он как народник, преклонялся перед народом, как перед таковым, считая, что каждый народ несет в себе искру божью и является источником правды и истины.

Мне особенно приятно восстановить в памяти знакомство, к сожалению, кратковременное, с Антоном Павловичем Чеховым. Это было в октябре 1903 года в Ялте, на его даче. Он мало кого принимал, да и все щадили его здоровье, не хотели утомлять. В Ялте, на даче Елпатьевского297, мы гостили вместе с Николаем Георгиевичем Михайловским, и как-то раз он сказал мне, что Антон Павлович желает познакомиться со мной и что мы поедем к нему вместе. Чехов произвел на меня чарующее, но в то же время щемящее душу впечатление. Чувствовалось, что видишь перед собой человека, заканчивающего, быть может, последнюю строку своей жизни: высокого роста, худой, с вдумчивыми страдальческими глазами, вполне гармонировавшими с продолговатым изможденным лицом, он быстро преображался, как только начинал говорить. Не знаю, как выразиться, – какая-то «добрая грусть» была в нем.

В то время в большой силе был министр Плеве298Антона Павловича интересовали и возмущали последние потуги Плеве, его борьба со всем живым в русском обществе и в русской жизни. Говорил, что знает меня, и что сам через Николая Георгиевича выразил желание со мной познакомиться. Говорил с особой любовью о Максиме Горьком и, узнав, что я еду в Москву, посоветовал непременно посмотреть в Художественном театре «На дне», причем вызвался написать своей жене Ольге Леонардовне Книппер письмо с просьбой достать мне хороший билет на эту пьесу299 . Между прочим, говоря о русских либералах, он, указав на стул у своего письменного стола, сказал:

– Вот две недели тому назад, сидел на этом стуле известный сенатор, который очень много и либерально говорил, но я смущал его вопросами о его прошлой судебной деятельности. В разговоре Антон Павлович оживлялся, юмористическая улыбка не сходила с его уст.