Я живу в этом теле - стр. 40

Я представил себе эти потные мясные тела, что будут тесниться в одной постели, истекать похотью, эти охи, ахи, горячее частое дыхание, мощные выдохи, зеркало на потолке или во всю стену, чтобы усиливать эффект… Впрочем, когда рядом совокупляются живые партнеры, то и без того гормональная система работает с повышенной нагрузкой. К тому же всегда можно поменяться женщинами. Современные и уверенные в себе самки это любят, все с шуточками да смешками, но гормональная система пашет так, что хребет трещит, организм отдает все силы этому участку фронта, все для победы…

– Нет, – ответил я наконец, – что-то сейчас не то…

Вавилов хохотнул:

– Рыбного восхотелось?.. Не надо, старик. Эти штучки для извращенцов. А мы настоящие здоровые мужики! Нам надо настоящих здоровых баб. Самое большее, что можно себе позволить, это поменяться бабами, использовать их во все места, но искать чего-то нового не стоит.

Я сказал, защищаясь:

– Да нет, совсем не то.

– А что «то»?

– Да сейчас не ко времени, – ответил я. Вспомнил, как заходил к этой… как ее… забыл имя, что в Крылатском, передернул плечами от омерзения к себе, но внизу, в гениталиях, приятно потеплело. – Занят, понимаешь…

На другом конце провода хохотнуло:

– Ого!.. Что-то новенькое? Настолько особое, что даже с другом не поделишься?.. Стыдись!.. Люди даже хлебом делятся, а ты женщину жалеешь!

Я пробормотал:

– Да нет, это другое. Совсем другое.

– Совсем-совсем?

– Да.

Голос Николая стал серьезным:

– Ты случаем никакой гадости не подхватил? Если что, скажи. У меня есть знакомый врач. Напичкает антибиотиками, враз как рукой снимет.

– Даже не тепло, – заверил я, – даже не тепло.

Я чувствовал, как озабоченность зазвучала во всем голосе Николая:

– Слушай, а ничего посерьезнее?

– Ты о чем?

– Ну, ты знаешь… это приходит к нам в старости, но к некоторым и намного раньше.

– А, – понял я, невольно засмеялся с чувством облегчения. – Нет, здесь все в порядке. Даже по ночам их толстые задницы снятся. Нет, Коля, это другое…

– Смотри, ни во что не влипни.

Теперь насторожился уже я:

– Что ты имеешь в виду?

На том конце телефонного провода попыхтели, словно два Николая вырывали друг у друга трубку, наконец послышался голос, и по сдержанному тембру я понял, что победил более осторожный:

– Поберегись. Живи просто.

– Как просто?

– Как можно проще, – посоветовал Вавилов. – Как амеба. Как простейшая водоросль. Или того проще, как американец.

Я ответил с разочарованием:

– Нет уж. Как амеба еще согласен, ей большего не дано, но как американец… Бр-р-р!.. Спасибо, Коля. Как-нибудь в другой раз, ладно?

Снова там двое боролись, вырывали трубку друг у друга, я с замиранием сердца ждал и всячески желал успеха более открытому, но все же победил сдержанный, и голос ушел по проводу обрезанным со всех четырех сторон:

– Ладно, до следующего раза. Выздоравливай!

Я поинтересовался:

– Полагаешь, это болезнь?

Снова в его голосе мне почудилась непривычная для всегда распахнутого Вавилова сдержанность. Или же я стал слишком подозрительным, но теперь казалось, что даже Николай хоть краешком касается той страшной тайны, которую обнаружил я.

– Увидимся, – ответил он.

В трубке щелкнуло, послышались частые гудки.

Небо затянуло серым. Не то грязные, как половая тряпка, облака, не то выдоенные до просветления тучи. Город изнемогает от жары, но все люди на улице бредут с различными тканями поверх потных тел. Голых нет совсем, что удивительно, хотя не совсем ясно… зачем эти странные покровы, именуемые одеждой? На их изготовление уходит уйма труда! Миллионы людей заняты только тем, что выращивают хлопок, выплавляют синтетику, обрабатывают, свозят то и другое на особые фабрики, где все это другими людьми превращается в то, что эти и другие существа надевают на себя. Конечно, зимой понятно, но в такую жару?