Я забираю ее. Долг отца - стр. 15

— Об этом позаботится прислуга.

Я удивленно смотрю на него, не уверенная, что собираюсь его послушаться. Я не из тех, кто позволяет другим убирать за собой.

— Ты уже подумываешь о том, чтобы ослушаться меня?

Я же еще не сделала ничего плохого, не понимаю, как уборка за собой может быть неповиновением?

— Нет... — немного лукавлю я.

Не хочу говорить ему, что не собираюсь его слушать, особенно из-за такой мелочи, как мытье посуды.

Мама так воспитала меня, убирать за собой у меня в привычке.

— Ты лжешь, — замечает он, делая агрессивный шаг в мою сторону. Его глаза сужаются, когда он проводит рукой по моей спине, добираясь до шеи.

Его пальцы впиваются в мою кожу, принося боль.

— Никогда не лги мне.

На его лице нет никаких эмоций, а голос холодный и твердый. Страх пробирается по моему позвоночнику и проникает глубоко в мозг. Сейчас мне совершенно очевидно, что даже самые незначительные вещи могут привести к нехорошим последствиям.

— Хорошо.

Я изо всех сил стараюсь держать подбородок высоко поднятым. Я не хочу, чтобы он думал, что уже сломал меня. Хотя я никогда не буду сломлена. Я слишком много потеряла в своей жизни, чтобы стыдиться чего-то.

— Ложь это то, за что можно убить. Всегда будь честна со мной даже в мелочах. Всегда.

Его глаза становятся мягче, и во мне поселяется понимание. Честность имеет для него огромное значение. Я учту эту информацию, она поможет мне продержатся.

— Я буду. Всегда буду честной.

— Хорошо. Честность - лучшая политика.

Его рука отпускает мою шею и скользит к пояснице. Прижимаясь к моей спине, он толкает меня вперед, заставляя отойти от стола и дать горничным выполнить свою работу.

— Поймите Алихан Ахматович у нас в семье было принято убирать за собой, мне совсем не трудно навести порядок.

Уборка на кухне была бы мне крайне полезна, она помогла бы мне отвлечься.

— Хан, — говорит он.

— То есть как? — в замешательстве спрашиваю я, замирая на месте.

— Хан, называй меня просто Хан и давай на ты.

Я киваю, удивленная тем, что он хочет, чтобы я называла его сокращенно.

— Горничным платят за то, что они убирают за моими гостями и за мной. Если бы мы убирали бы сами, то мне пришлось бы их уволить. А им нужно кормить свои семьи. Так что не отбирай «хлеб» у людей, пусть работают.

— Тебе не кажется, что ты говоришь как-то грубовато?

Задавать ему вопросы - смелый шаг для меня. Я знаю, что он не обязан мне отвечать.

— Грубовато значит... — посмеивается он, но это совсем не веселый смех. — Я не грубый, я конкретный. Я хорошо плачу, но и спрашиваю соответствующе. Тебе предстоит многое узнать обо мне, а сейчас пойдем. Нам пора готовиться ко сну.

Он поворачивается и начинает выходить из кухни. Бросив взгляд на окно, я понимаю, что на улице только-только начинает темнеть. Сейчас не может быть позже восьми.

Действительно ли он ожидает, что я лягу спать прямо сейчас, или он имеет в виду что-то совершенно другое, говоря о том, что надо готовиться?

Мы проходим мимо многочисленных охранников, я тихо следую за Ханом, не желая привлекать к себе лишнего внимания.

В моей голове все настолько перемешалось, что кажется абсурдным. У меня только что был вполне цивилизованный ужин с моим похитителем, который рассматривает меня как собственность.

Интересно, что сделало его таким мрачным и холодным? Что превратило его в человека, который принимает женщин как оплату? И самое главное, осталось ли в нем хоть что-то хорошее?