Я выжил в Холокосте - стр. 38

Тибор не знал, что сказать брату, но Дэйзи вступилась за Ирэн.

– Какая разница, как она спасла жизнь? – спрашивала она его. – Мы все выживали, как могли. Почему ей должно быть стыдно за себя?

Имре отказывался обсуждать это. Спустя несколько дней она снова подняла тему. «Что, было бы лучше, если бы ее убили в концлагере?» Имре молчал. Затем с ним попытался поговорить Тибор.

– Ну ты что, не может простить ее? – спросил он. – Разве так уж ужасно то, что она сделала?

Дэйзи и Имре, Поккинг, 1947. Семья Ирэн Рубин

Имре смотрел мимо него, будто не слышал ни слова. Все было понятно по тому, как он сузил глаза и сжал челюсти.

Тибор понимал, что Дэйзи защищает Ирэн не просто из принципа: за прошедшие шесть месяцев они стали почти сестрами. Ему и самому нравилась Дэйзи, остроумная брюнетка со стильной стрижкой и милым вздернутым носиком; она разделяла его любовь к фильмам и смеялась над его шутками. Но встать между братом и двумя девушками он не мог никак. Тибору было пятнадцать; они все были взрослые. Всем было малоинтересно то, что он мог сказать.

Имре и Ирэн возобновили общение спустя какое-то время, но теперь между ними появилась некая отстраненность, с которой, по мнению Тибора, им нужно было разобраться самостоятельно. Ну а пока они не соглашались почти по всем вопросам. Именно поэтому Тибор искренне удивился, когда Ирэн заняла позицию Имре по поводу его отъезда в детский лагерь.

Даже когда он смирился с необходимостью покинуть Поккинг, его все равно это расстраивало. В тот день, когда он приехал в отель в Ландсхуте, летом 46-го, ему было так грустно, что он решил вообще ни с кем не разговаривать. Затем, правда, он увидел группку миловидных девочек и передумал: пожалуй, лучше он пойдет разузнает, кто из них говорит по-венгерски.

Дорога Исаака Гоффмана в Ландсхут была долгой и изнурительной. В Маутхаузене он потерял двоюродного брата. Он не знал, где все его друзья-румыны. Он брел от одного лагеря беженцев к другому, спал среди незнакомцев в железнодорожных депо, складах и бывших тюрьмах. С каждой новой станцией его надежда выбраться из Европы угасала. И вот теперь, в Ландсхуте, надежда эта вновь ожила.

Американская армия превратила отели, школы, кабинеты и даже монастыри Ландсхута в убежище для бывших узников со всей Европы. Весь город превратился в огромный детский сад всех национальностей и религий. Тем удивительнее казался тот факт, что Тибор Рубин оказался в том же отеле, что и Исаак.

И вот он стоял перед ним, венгерский мальчик, которого Исаак даже не мог вспомнить, где видел, но который показался ему невыносимо одиноким. Впрочем, это был уже не тощий, оборванный узник; Рубин был хорошо сложен, прямой как стрела, с такими начищенными туфлями, что можно было узреть в них свое отражение. Исаак даже засомневался, беженец ли этот парень; ему понадобилось подойти поближе, чтобы увидеть плохо подогнанные рубаху и брюки, зашитые вручную прорехи на его пиджаке, понять, что он носит одну и ту жу пару обуви каждый день.

И все же он выделялся из толпы. Рубин был красавчик, с большими, дружелюбными чертами лица и быстрой улыбкой. Он не отворачивался, если незнакомцы смотрели ему в глаза, как это делали другие дети. Когда его представляли новым людям, он пожимал им руки и смотрел прямо в глаза. Его поведение – предприимчивое, задорное, почти безрассудное – отлично сочеталось с его внешним видом. И это раздражало Исаака. С его точки зрения, Рубина куда больше заботили девочки и веселье, нежели учеба. Почти роялистское поведение венгра сигнализировало о том, что ему плевать на свое будущее. А это тревожный знак.