Я выжил в Холокосте - стр. 30
Чтобы спасти жизнь Тибора, медсестра и доктор проигнорировали директиву сверху. Им приказано было беречь оборудование для лечения американцев; за заключенными обязывали ухаживать с помощью немногих найденных в лагере припасов. Но Тибора колотила лихорадка, он был обезвожен, истощен и бредил. Пластерс милосердно подключила его к внутривенной капельнице, что позволило постепенно снизить температуру.
Лейтенант Пластерс, миловидная рыжая девушка из Южной Дакоты, не могла понять, что такие юнцы, как этот, делают в Маутхаузене. Ее ошеломил нескончаемый поток изможденных призраков, прибывающих из лагеря на бронетранспортерах. Глаза их провалились так глубоко, что она не понимала, как они вообще что-то видят. Некоторые из них были почти полностью голые: говорили, что пыль из карьера разъела их одежду. Пока санитары разгружали их с носилок и укладывали на больничные койки, дыхание их было таким поверхностным, что Пластерс не могла уверенно сказать, спят они или уже мертвы. Но это были взрослые мужчины и, насколько она знала, солдаты. Этот же и еще двое в ее палате были серыми, костлявыми подростками.
Когда Тибор осознал, где находится и кто его окружает, первое, что он попытался сделать – поблагодарить медсестру, которая замеряла у него температуру. Все, что он видел последние несколько дней, – грива ее рыжих волос и вид глубочайшей озабоченности на ее красивом лице. Придя в себя, он осознал одну вещь: эта женщина точно была американкой. Пусть он едва мог говорить и уж точно не знал английского, ему нужно было как-то выразить свою благодарность. Прежде чем она успела отойти от койки, он протянул ногу и зацепил ее за ботинок. Сестра запнулась, едва не упала, бросила на него взгляд. Тибор ногу не убрал, и ему теперь казалось очевидным, что он должен сказать что-нибудь, что она непременно поймет, пусть это будет даже одно слово.
– Америка? – пробормотал он.
Она утвердительно кивнула.
В течение следующих нескольких дней этот светлоглазый мальчишка, из-за которого она чуть не упала, часто пытался с ней заговорить, пока она кружила по палате. Она тоже хотела поговорить с ним, узнать, почему немцы так жестоко обращались с ним и другими заключенными, но могла лишь улыбаться ему. А он мог привлечь ее внимание, лишь касаясь ее ботинок.
Лейтенанту Пластерс показалось забавным, что он прицепился к этим ботинкам, поскольку это была та самая пара, которую она отдала сапожнику для внесения некоторых улучшений. Тот пришил к ним четыре дополнительных кожаных ремня, так что теперь они больше походили на армейские сапоги, нежели на стандартную женскую обувь.
Пятьдесят пять лет спустя, когда мальчику было уже под восемьдесят, он все еще помнил Бернадин Пластерс. Она написала ему письмо, когда прочитала о Тиборе в газете. В нем она рассказала, что была медсестрой в Маутхаузене и ухаживала за несколькими подростками во время освобождения лагеря. Писала еще, что ей было очень жаль, что они так и не узнали имен друг друга из-за языкового барьера.
Мужчину, которому она написала, только что наградили Медалью Почета. Он ответил ей сразу: что хорошо помнил ее рыжие волосы, милое лицо и ботинки с четырьмя кожаными ремнями. Сказал, что рад писать ей на английском и что наконец может сказать ей свое имя: Тибор Рубин.