Я. Тебя. Заставлю - стр. 14

Я думаю о том, что тогда, в прошлом, его руки выглядели иначе. Я помню тонкие дистрофические пальцы с крупными костяшками. Впервые в моей голове проносится мысль — а не был ли он болен в то время? Мы с коллегой и по совместительству моей близкой подругой называли его гоблином. Гоблин Дубовой - невольно всплывает в голове фамилия судьи и прозвище, которое мы дали ее помощнику.

«Гоблин Дубовой так написал решение, что юрист противной стороны скорее проломит бетон лбом, чем добьется апелляции!» - хвасталась я своей Маше, с которой мы одновременно закончили учебу и были приняты в фирму.

«Тупой прыщавый гоблин», - именно так я назвала его в шутливом диалоге с той же подругой. За секунду до этого судья зашла в зал суда и все замолчали, поэтому мои слова прозвучали громко, их услышали все. И Дубова, и сам гоблин тоже. В зале было человек пятнадцать. Все поняли, о ком речь. Все посмотрели на него.

На мои глаза наворачиваются слезы, и я быстро моргаю, прогоняя их. Допиваю свое вино и прошу официанта принести еще.

- Я правда не хотела. Если бы я знала, что так получится, я бы лучше язык себе отрезала, - выпаливаю в полной тишине.

Богданов на секунду замирает с вилкой, поднесенной ко рту. Хмурится, не сразу понимая, о чем речь. Кажется, мыслями он был далеко. Проглатывает то, что жевал, и вытирает губы салфеткой. У него довольно крупный рот и, вообще, если уж рассматривать придирчиво, очень интересная, нестандартная внешность. Не могу сказать, что он красив. Напротив. Вот Леонидас — он очень красив, любая бы, листая ленту в инстаграме, задержалась бы на его фотографии.

А Кирилл... нет, но он и не страшен... теперь. Скорее, необычен. Наверное, его можно было бы даже полюбить, будь в его глазах хоть капля теплоты.

- Да прекратите вы уже, Лада Алексеевна. Вы решили этим вечером каждые две минуты напоминать мне о том, что в Москве меня звали тупым гоблином?

- Нет, я просто... Фух. Да, давайте закроем эту тему. А вас так звали? - Меня пробивает ужас от мысли, что прозвище могло к нему прилепиться.

- Я думаю, меня по-разному называли и называют, - произносит он спокойно.

Я пытаюсь распознать в тоне, интонациях или во взгляде обиду или хотя бы намек на уязвленность, но не нахожу ничего подобного. Он потрясающе владеет собой.

- Поймите, - продолжает Кирилл, - я не имею намерения нравиться. Каждый день я принимаю с десяток сложных решений, которые, возможно, меняют жизни некоторых людей. Я топлю за правду, а она редко кому по вкусу. Я наелся, а вы? - кивает на мою почти нетронутую тарелку.

- Да, спасибо. Хороший ресторан, отличный повар. Замечательное вино.

- Десерт?

- А вы?

- Нет, я пас.

- Может быть... хотя бы мороженое? - Мне кажется, что неправильно расходиться на такой ноте. Нет, я не жду, что он вдруг раскроет мне душу, но... не буду лгать, что это не было бы идеальным завершением дня.

- Сладкое я люблю только с кофе, - он снова смотрит на часы. - А для кофе уже слишком поздно. Мы можем попросить завернуть вам десерт с собой.

Слишком поздно.

Его тон прежний, но я успела немного привыкнуть к своему непростому собеседнику и его манере говорить, поэтому чувствую, что он начинает раздражаться. Возможно, он просто слишком устал, чтобы лишние полчаса пялиться на то, как я жую чизкейк.