Я тебя присвою - стр. 28
В моей ведь война… Мне больно… Больно…
– Тихо. Я понял уже. Хватит.
– Я вас всех ненавижу… Хуже тебя нет… Нет! Ты грубый, наглый, отвратительный! Я тебя ненавижу, – ногтями шею скребу, как только до нее добираюсь. В кровь разорвать хочу. Как они меня! Как он! – Больше всех тебя ненавижу! Больше всех! Ты, черт возьми, слышишь?
– Слышу, – глухо и сипло отзывается.
– Никогда больше… Я не Барби! Никогда больше не смей меня так называть… Никогда… Что ты молчишь? – теряя остатки самосохранения, яростно бью его по плечам. Я воюю. С ним воюю так, словно, всю жизнь беспрекословно подчиняясь чужой воле, именно к этому готовилась. К войне с ним. – Что ты молчишь? Давай, ударь меня, уничтожь, растопчи… Давай!!! Ненавижу тебя! Ненавижу!
Скручивая мои волосы в жгут, резко дергает назад. Второй ладонью шею ловит. Сжимая, еще дальше толкает, пока взглядами не встречаемся.
Мой надрывный ор обрывается. Только подбородок поймать не могу. Дрожит. Губы одна об другую шлепают, поджать их никак не получается.
– Уймись, твою мать, – чеканит Рейнер свирепо. Крепче стискивает горло. – Иди, умойся.
А я понимаю, что не дойду. Не дойду.
Стою и тупо пялюсь на него. Что понять хочу? Что? Я разбита.
Андрей зло двигает челюстью и грубо матерится. А затем, сгребая меня в охапку, прямо в одежде заталкивает под душ.
Вода ударяет сверху. Режет кожу острыми и холодными струями. Я жмурюсь и уклоняюсь. В поисках укрытия снова ближе к Рейнеру прижимаюсь. Цепляясь пальцами за рубашку, под подбородок ему ныряю.
Он весь напряженный, словно из камня высечен, но позволяет. Обнимать меня больше не хочет. Хорошо, что не отталкивает. Как хорошо…
Вода льет и льет, а мы просто стоим, пропитываясь ею, как жизненно необходимым веществом. Восстанавливая дыхание, зыбкое равновесие устанавливаем.
Андрей двигается, заталкивая меня глубже в кабину. Едва осознаю, что вода больше на нас не течет, вскидываю вверх руки. Приподнимаясь на носочках, висну на Рейнере. В сознании все еще туманится, когда тянусь к нему губами.
Вот только он отстраняется. Нажимая мне на шею, не дает приблизиться.
– Не нравлюсь? – ловлю взгляд.
Должна радоваться. Добилась ведь, чего хотела. Добилась…
– Дурь не неси, – выталкивает так же хрипло, как и я.
– Нравлюсь? Такой?
С этими ужасными черными космами, которые у меня самой вызывают отторжение.
– Нравишься.
Целует. Только прижимается ртом, я его вдыхаю. Жадно глотаю. Силой наполняюсь. Всем телом приникаю. Разбиваюсь и вдавливаюсь.
Не осознаю, как отдаю Рейнеру то, что назад уже никогда не вернуть. Ни через полгода, ни через всю жизнь.
13. 12
Барби
Андрей никак не комментирует то, что через три дня я возвращаюсь к своему натуральному цвету волос. Задерживает взгляд, когда встречаемся во дворе, хмурится, но ничего не говорит. Не подходит, хотя, конечно же, видит, что снова вожусь с цветами. Сворачивает к дому и скрывается внутри. А я, может, чересчур наивная, тешу себя надеждами, что даже если и злится, старается не срываться.
Продолжая заливать почву, в которую посадила луковицы кавказских лилий, не могу не хмуриться.
Что мне делать дальше? Я так запуталась…
Наклоняюсь ниже к земле. Стянутые в хвост волосы спадают через плечо. Ловлю их в фокус и мимолетно радуюсь, что они снова светлые. Да, я, как могу, пытаюсь отстаивать свою поломанную судьбу, но окрашивание явно дало не тот результат, на который рассчитывала. Так странно, черный цвет у меня самой вызвал разительно большее отторжение, чем у Рейнера.