Я, собачка - стр. 11
И вдруг захрипело, зашумело на кухне, и оттуда полился густой – теперь Марина, кажется, поняла смысл этого слова – мужской голос. Он тянул букву «о», будто позабыл остальные, и его это нисколечко не смущало. Марина потянулась к ушам, а Бабочка подбоченилась, поднялась резко на длинных ногах. Марина удивленно уставилась на острые стрелки на ее белых брюках. И ни единого залома, ни единого пятна, в то время как Маринины колготки угрожали вот-вот порваться на больших пальцах.
– Мама! – прикрикнула Бабочка, заглядывая на кухню. – Выруби ты уже это радио!
– Так не слышно же, – отозвалась Маленькая Женщина, когда мужчина перестал надрываться.
У родной Марининой бабушки, маминой мамы, дома тоже стояло трескучее устройство, которое любило жевать виниловые пластинки. Оно издевательски щелкало иглой, донельзя искажая песни из мультфильмов. И в то время как мама с теплом доставала большие конверты из плотной бумаги, на которых были утратившие со временем цвет Львенок и Черепаха или Паровозик из Ромашково, Марина судорожно искала отговорки, только бы не слышать шипящий и дрожащий женский голос, проникавший под кожу и покалывавший кончики пальцев. Но если дома, в маленьком городке, Марина могла сбежать на улицу, придумав себе дело, – например, убрать кроличьи какашки и поменять воду в поилке, – то здесь ей придется слушать надрывающегося мужчину, ведь одну ее вряд ли выпустят даже в магазин.
Впрочем, рядом с Бабочкой мужчина притих, а мгновенье спустя и вовсе замолчал. Зато ее голос зазвучал громче.
– Вот поэтому ты и глохнешь! – возмущалась она.
Заглянув в кухню сквозь висюльки, Марина увидела, как Бабочка угрожающе нависла над Маленькой Женщиной, отчего та стала казаться еще меньше.
– Хорошо хоть, вещи в окно выбрасывать перестала, – устало выдохнула Бабочка и осела на скрипучую табуретку у окна. – И к соседям стучаться. – Из нее разом вышла вся злость. Залитые молочным светом кудряшки перестали блестеть.
Кухня была квадратная, с большим окном во всю стену. Белый подоконник пустовал. Там, где у мамы с бабушкой рядками стояли цветочные горшки, лишь сиротливо лежала забытая желтоватая газета. Места здесь было непривычно мало – всего-то на одну хозяйку или четырех гостей. Вместо стульев небольшой тонконогий столик окружали накрытые лоскутными чехлами табуретки. И, пусть под рукомойником возвышалась гора немытой посуды, вокруг царила чистота – ни пылинки. Сюда будто приходили лишь затем, чтобы погрустить над песнями хриплоголосого мужчины по радио.
– Заходи, чего встала? – Пусть прозвучало невежливо, раздраженных ноток в голосе Бабочки больше не было.
Марина зашла, мягко ступая на носочках, чтобы не издать лишнего звука и не спугнуть витавшее в кухне настроение. Оно – Марина знала по бабушке и маме – у взрослых очень уж напоминало белку, готовую вот-вот сорваться с места и маленькой рыжей пулей взлететь вверх по дереву. Вот только на смену безобидному зверьку обычно приходило существо больше и опаснее. Оно валило на Марину мелкие проступки, даже грязную плиту, к которой она могла и не приближаться вовсе.
Табурет скрипнул. Марина села и поерзала. Квартира Маленькой Женщины всячески пыталась показать Марине, что чужая тут она, – поэтому дула из оконных щелей холодным ветром и приклеивала белые колготки к линолеуму.