Я сделаю это сама - стр. 25
- А деревня у вас тут давно?
- Давно. Прапрадед мужа моего был среди первых, кто вышел здесь на берег. Бухта удобная, в непогоду можно в ней укрыться от гнева моря-батюшки.
Прапрадед – ничего так, сильно.
- Тихая Гавань это называется, - влезла Трезон.
Причём название она произнесла тоже не по-местному, я это поняла.
- Это пришлецы сверху так зовут, а нам не след, - открестилась Пелагея.
- Кто такие пришлецы сверху? – не поняла я.
- Так солдаты.
- Крепость его величества Людовика, - со значением пояснила Трезон.
Мне что Людовик, что Георг, что ещё кто-нибудь, нет особой разницы. И Пелагее, кажется, тоже – только плечами пожала.
- А почему крепость не на берегу? – продолжала выспрашивать я.
- Потому что зачем на берегу? – не поняла Пелагея. – Враг же не с берега придёт!
- А откуда? – вот ещё только врага не хватало какого-то там!
- С той стороны, - она произнесла это очень тихо, и ещё оглянулась – не подслушал ли кто.
- И кто оттуда придёт?
- Вот выдумала любопытничать на ночь глядя! Кто надо, тот и придёт! Увидишь – не спутаешь! Всё, хватит об этом! Молчи, поняла? И ты тоже молчи, глупая, - глянула она на Трезон.
Ладно, о врагах нельзя, а о крепости?
- И кто построил ту крепость?
- Давно она стояла, только разрушилась. И когда пришли солдаты, они поднялись наверх и нашли те развалины. И сказали – им подходит.
- А откуда они пришли?
- Откуда они все приходят? Откуда и вы. До Лиственичного как-то добираются, а оттуда на корабль. Или прямо в крепость, так тоже бывает. С неба валятся.
Я никак не могла вообразить такое – солдаты с неба валятся. Но Меланья кивала и поддакивала – неужели сама видела?
- И кто-то видел, как они валятся? – продолжала выспрашивать я.
- Может, кто и видел, - пожала плечами Пелагея, - я не видела и не хочу. И вообще ужинать пора и спать, темно уже на дворе.
Вот так, темно на дворе, ужинать и спать.
Наш ужин освещала плошка с жиром, в которой плавал фитилёк. Так себе освещение, если честно. Но откуда здесь взяться другому?
И мы быстро и почти без разговоров съели кашу, запили её горячим отваром каких-то трав, вроде я там опознала чабрец и смородиновый лист. И отправились спать – я за печку, Марья моя спала возле моей шторки на лавке, а Трезон – тоже на лавке, только у другой стены. Вот и весь комфорт.
Я забралась в свою постель, и снова пустила слезу – никаких тебе больше удобных кроватей, Женя, а только такие вот лавки и лежанки. Жёсткие, спина болит, затекает, удобное положение найти очень трудно. Будни этой, как её, которая попала.
Точно, есть же прямо такое направление в литературе сейчас – попаданцы. Про людей, которые попали. И что, там пишут о том, как всё плохо?
Подруга Света читала такие книги запойно, находила где-то в сети и глотала пачками, потом рассказывала мне. Но то, о чём она рассказывала, совсем не походило на эти вот лавки, гладко оструганные, но жёсткие, эти полы с полосатыми половичками, окошки с занавесками, на которых вышиты красные петухи. Кстати, петух у Пелагеи есть, правда, зелёный какой-то, что ли, орёт на рассвете, как оглашенный, спать мешает. Скоро ж заорёт уже, и соседские петухи подхватят, а я всё ещё не сплю. Неправильно это, спать нужно.
Уснула я крепко, не слышала ни петуха, ни кого другого. Зато видела себя – высоко над водой. В рассветных лучах, а небо синее, и вода тоже синяя, и ветра нет, гладь озёрная – как зеркало. Вокруг горы, высокие-высокие. И на нашем берегу – вот они, рукой подать, и на противоположном тоже. Мечта – посмотреть сверху на здешнюю воду, раньше-то не довелось. Пару лет назад летала в Читу в командировку, да рейс был устроен так, что летели на рассвете, как раз самое то посмотреть на Байкал, но для меня бессонная ночь оказалась непростым испытанием, и я просто уснула, едва села в кресло. И не видела ничего. И это что же, мне теперь за тот раз показали?